Прощай, Византия!

Степанова Татьяна Юрьевна

— Наверное, смотрите на меня и думаете: вот еще потенциальный пациент, да? — неожиданно спросил Павел Судаков, словно угадав ее мысли.

— Нет, ничего такого я не думаю, хотя… Вас что, головокружения беспокоят?

— А что — заметно? Это после аварии. — Павел подвинул ей кресло. — Сам виноват. Какой же русский не любит быстрой езды? А в результате — полгода в госпитале, потом еще полгода на реабилитации, а теперь вот медленно, но верно прихожу в норму. Но головокружения сильные бывают, это точно, особенно при такой вот поганой погоде, при таких вот семейных драмах… Да уж, семья моя бедная… Нина Георгиевна, позвольте

вопрос?

— Да?

— Вы замужем?

— Была, пять лет как разведена. У меня маленький сын. — Нина выпрямилась. Отчего-то она знала, о чем будет этот вопрос — уж слишком пристально глядел на нее этот грузный, покалеченный странноватый сорокалетний мужчина, с которым судьба свела ее под крышей этого дома.

— Я дважды был женат, и оба раза, что называется, нам обоим не повезло, — Павел усмехнулся. — Детей своих нет, чему я очень, знаете ли, рад.

— Ничего радостного в этом нет, — возразила Нина. — Одинокая старость в перспективе.

— А я до седых волос не доживу, — сказал он. — Мне гадалка нагадала. Цыганка, не какая-нибудь там, а настоящая таборная.

— И вы ей поверили?

— Это было еще до аварии. Тогда не поверил и потом в госпитале, когда лежал, кости сращивал, тоже не верил — думал, соврала, ошиблась, а сейчас вот верю.

— Почему сейчас?

— Нина Георгиевна, что, по-вашему, с моим племянником? — не отвечая, спросил он.

— С Левой?

— Да, с Левой. Вы сейчас напустите на себя врачебную строгость, скажете: мальчик пережил шок, и его последствия до сих пор не преодолены, нужно время…

— Естественно, но…

— А вам не кажется, что он никогда уже не будет прежним? Никогда не поправиться?

— Он поправится обязательно.

— Извините, но вы совсем еще молодой, неопытный врач.

«Он меня раскусил. Наверняка справки навел, узнал, что никакой я не детский психиатр-психолог, самозванка несчастная, шпионка, сейчас вот выведет меня на чистую воду и выгонит с позором», — испуганно подумала Нина.

— Если бы вы были более опытны, вы бы ответили мне, всем нам: не надейтесь, граждане, этот ребенок, последний из рода, никогда не поправится.

— Но почему? Откуда у вас такая уверенность?

— Да потому, что он — последнее звено в длинной, очень длинной цепи, которая наконец-то разорвана раз и навсегда. Нина Георгиевна, неужели вам еще не ясно, что эта семья, наша семья, больна, она вырождается. И то, что случилось с моим племянником, — прямое этому подтверждение.

— Мальчик пережил сильнейший шок, у него на глазах убили его мать. Человек здоровый, взрослый реагировал бы на произошедшее точно так же. При чем здесь вырождение семьи? Как вы вообще можете так зло.., так резко, — Нина, допустив оплошность, быстро поправилась, — говорить о своих близких?

— В том-то и дело, что это все близкие мне люди. И я вижу.., понимаете, вижу, наблюдаю, как они меняются. Здесь все было иным, а теперь все стало таким, каким вы это видите сейчас. Вырождение… Странная это вещь. Какие стороны оно затронуло? С физическими данными все вроде бы в полном порядке. У нас в семье все всегда были физически здоровы, выносливы, красивы. Дядя Костя — их отец с юности играл в теннис, отлично плавал, увлекался в последнее время дайвингом — два года назад они всей семьей летали в Австралию, на Большой барьерный риф… Его жены — я помню всех их — были очень хороши собой,

особенно мать Ираклия… А вы заметили, как сам Ираклий похож на их деда? Это же одно лицо. Сразу всем в глаза бросается. Он занимался карате. Положите друг на друга пять кирпичей, и он разобьет их одним ударом кулака. Дайте ему подкову, и он разорвет ее пополам. А Зоя? Какая она изящная, гибкая, хрупкая — просто само совершенство. А Дуня — Евдокия, мать Левы, старшая в роду, — вы не видели ее, но честное слово, поверьте мне, она была настоящей красавицей. И близнецы Ириша и Федя тоже всегда были милы, симпатичны. У Иришки все данные еще больше похорошеть. И Федя наш, он тоже.., если бы не погиб… В общем, с чисто физическими данными у них всех полная норма.

— Но вы же тоже, — перебила его Нина.

— Я тоже не урод, хотите вы сказать? — в свою очередь перебил он ее.

— Нет, я хочу сказать, вы тоже член этой семьи, почему вы все время повторяете «они», «их»?

— Почему я отделяю себя? Да потому, что я еще способен мыслить критически, а они все уже, к несчастью, нет. Я могу смотреть со стороны и видеть перемены. А они, наверное, слишком молоды, слишком заняты собой, чтобы понимать, насколько все уже далеко зашло. Насколько все непоправимо. Вы думаете, только наша семья такая?

— Я ничего такого не думаю, я хотела поговорить с вами о… — Нина решила прервать этот странный, непонятный монолог, чтобы наконец-то предложить «пригласить для консультации специалиста», но Павел снова быстро перебил ее. У него было лицо человека, который слышит только себя, который долго, очень долго молчал и теперь жаждет выговориться, не замечая, что его излияния утомительны и неприятны.

— Сотни, тысячи семей сейчас же в том же положении. Вырождение, деградация. Я не боюсь этого слова. Деградация полная, неотвратимая. Потолкуйте с любым из них — спросите Ираклия, Зою, Ирину. На первый взгляд они все очень разные молодые люди, но под этой разностью, под словами, общие мысли, общие примитивные стремления: еда, деньги, секс, успех, власть, деньги, секс, богатство, еда…

— Но это близко всем людям: мне, вам…

— Неужели? Значит, вы поняли, о чем я? Вырождение, оно, как раковая метастаза, расползается, захватывает все новое и новое. — Павел покачал головой. Он словно гипнотизировал Нину своим тяжелым темным, несмотря на иную фамилию, таким «фирменным» абакановским взглядом василиска. — Мне сказали, вы внучка академика Тариэла Картвели?

— Да.

— Значит, и вас это тоже не минует, — он криво усмехнулся. — И вашего сына тоже.

— Простите, мне совершенно неясен предмет нашего спора, — сухо оборвала его Нина. — Я пришла сюда, чтобы…

— Чтобы узнать то, что так поразило и так испугало вас ночью? Узнать про те монеты, — тихо, безапелляционно закончил он.

— Нет, совсем нет. Я пришла просить вашего согласия на приглашение коллеги, консультанта по детским нервным болезням, — выпалила Нина и невольно покраснела от собственной лжи. — Если на то будет ваше согласие, я бы пригласила ее сюда, ваш племянник нуждается в дополнительной врачебной консультации.

— Приглашайте кого хотите, вам, как врачу, виднее. Только это все равно ничего не изменит. Мой племянник обречен. Он уже не поправится. Цепочка оборвалась. Вы разве не видите, какое у него лицо, какой взгляд? Коррекционная школа, потом специнтернат — вот его удел.