Прощай, Византия!
Шрифт:
— Как ты все это помнишь? — удивилась Катя.
— А это и тебе надо помнить, — назидательно сказал Кравченко. — Помнить, чтобы не забывать, какая предыстория у той системы, которой ты служишь.
— Я служу в милиции, — ответила Катя, — и пока об этом еще ни разу не жалела. — Она помолчала (они еле ползли по забитой машинами Тверской, смеркалось). — Новость об убийстве семьи этого Мужайло отчего-то вдруг сейчас вышла на первый план. Я не понимаю… И Нинка какие-то странные вещи выдает. Говорила с одним из Абакановых, точнее, с их двоюродным братом Павлом Судаковым,
— Да уж куда им вырождаться дальше, — хмыкнул Кравченко. — Или для него их дед Ираклий — идеал во всем?
— Понятия не имею. Я их и в глаза-то никого не видела, только потерпевшую Евдокию на оперативном фото. Я хотела тебе сказать, ты не возражаешь: я завтра собиралась поехать туда.
— Куда? — спросил Кравченко.
— В Калмыкове, к ним на дачу. Ненадолго. Нина все устроила. Это будет с моей стороны маленькая оперативная разведка боем.
— Тебе что, просто любопытно на них посмотреть?
— Нет, то есть, конечно, да. — Катя не хотела лгать Драгоценному. — Конечно же, да, ты же меня знаешь. Но и для дела это будет полезно: я должна помочь Нине, приободрить ее, а то, судя по ее посланиям, она там все время как на иголках.
— Это твой опер додумался заслать туда Нинушу в качестве агента? — Кравченко сделал ударение на первом слоге. — В этот замок людоеда?
— Нет, это предложил твой бывший коллега — Ануфриев.
— Набрали в органы бог знает кого, — подытожил Кравченко и остановил машину.
Огни рекламы. Ярко освещенная витрина — меховой салон.
— Выметайтесь. — Кравченко галантно обошел машину, открыл дверь и предложил Кате руку.
Катя поплыла за ним по тротуару — она все еще не верила. Но нет, он распахнул перед ней стеклянную дверь салона.
— Что это значит? — спросила она. — Ты что, собрался купить мне шубу?
— Ага. — Драгоценный простецки кивнул. — Вот поднакопил деньжат, умом пораскинул и пришел к выводу, что в новой шубке ты еще больше будешь соответствовать…
— Чему, господи? — Катин взор уже неотрывно влекли к себе ряды модных меховых изделий, особенно жакеты и восхитительные парки из чернобурки и норки.
— Тому портрету, что я нарисовал себе вот здесь. — Драгоценный хлопнул себя по левой стороне груди.
— А без шубы я не соответствую?
— Пожалуйста, помогите мне уговорить мою жену, — лукавый Драгоценный, как всегда, уклонился от лобовой атаки, жестом подозвал манерную продавщицу. — Вот ехали мимо и решили заглянуть, купить, что ей понравится, а ей тут у вас в отличие от меня ничего не нравится!
— У нас итальянские и шведские модели нового зимнего сезона, — запела продавщица. — Позвольте, я вам покажу. Что скажете об этой модели? А вот этой — прямой под пояс?
Генерал Мужайло — погубитель летчика-героя, генерал Абаканов, их потомки, грядущая поездка на бывшую госдачу, золотой византийский солид времен каких-то неведомых императоров-соправителей — все это вихрем в темпе вальса пронеслось в Катином мозгу и мгновенно выветрилось. Женская натура, убийственное всепобеждающее легкомыслие торжествовали победу!
«Я, наверное, жуткая дура, —
На миг перед ее взором всплыло хмурое лицо Колосова. И тут же пропало, словно человек с такой фамилией, по имени Никита просто и на свете-то не существовал.
Глава 23. В БОЛЬНИЦЕ
Версия, в которую не поверила Катя, заставила Колосова сделать срочный запрос в УВД Волгограда, чтобы получить информацию о групповом убийстве непосредственно от тех, кто на него выезжал и кто занимался розыском преступника. Вместе с шефом из его генеральского кабинета они звонили в Волгоград начальнику УВД и прокурору. Данные обещали переслать, но, как известно, обещанного три года ждут — ведь официально пока никто и не заикался о какой-то связи между тем, что произошло летом там, на Волге, и осенью здесь, в Москве и Подмосковье.
Колосов запросил министерский банк данных по огнестрельному оружию, посадил одного из своих сотрудников работать с файлами пулегильзотеки «Таис». В убийствах семьи Мужайло и Федора Абаканова-Судакова было использовано разное оружие — пистолет «ТТ» и снайперская винтовка, но и там и здесь применялся глушитель, и в этом Никите Колосову после долгого и очень неоднозначного разговора с Ануфриевым там, в баре в Варсонофьевском, уже мерещилась некая общая объединяющая и весьма красноречивая деталь.
Мерещилась… Каково сказано, а? Это в отношении вещественных доказательств по делу об убийствах! Но это было чистой правдой. Сам себе Никита Колосов в этом врать не желал.
Чтобы хоть немного прояснить для себя то, что ему «мерещилось», он решил… В уме он прикинул, с кем бы из абакановского семейства поговорить на тему, очень еще смутную, не проясненную тему страхов и подозрений, связанных с Волгоградом. Он перебрал всех членов семьи, и никто его на этот раз не устроил — все эти пай-мальчики, пай-девочки, все эти генеральские внуки и внучки были, по его мнению, слишком молоды и глупы, чтобы их соображения по этому вопросу как-то подкрепили пока еще шаткий каркас этой новой и совершенно неожиданной версии.
Он вспомнил про Варвару Петровну. Да, конечно, она была сейчас в больнице. Мать, у которой убили сына. Мать, у которой от этого известия не выдержало сердце… Допрашивать ее в таком состоянии было жестоко, но…
«Она там одна, — рассуждал Колосов, спускаясь во двор главка, к машине. — Посещения там, в Склифосовского, кажется, во второй половине дня. Значит, встретимся мы без свидетелей из числа ее домашних. Я только спрошу ее, известно ли ей что-нибудь по интересующему нас вопросу. Если она будет не в состоянии говорить или просто откажется — ладно, пусть мне не повезет. Но вдруг мы все-таки поговорим? Вдруг ей известно что-то конкретное? Она столько лет провела в семье, сожительствовала с их отцом, имела от него двоих детей. Ее сын теперь убит, она должна, просто обязана желать, чтобы мы как можно скорее нашли его убийцу».