Прощай, Византия!

Степанова Татьяна Юрьевна

— За здоровье детей надо бороться.

— Бороться? Зачем? Чтобы еще продлить эту бессмыслицу? — Он пожал плечами. — Я скажу сейчас страшную вещь — наша маленькая Ириша и ее мамаша, если бы слышали меня сейчас, не простили бы мне этого никогда, но это правда, я действительно так думаю: то, что случилось с их братом и сыном, с Федором, — это.., это даже очень хорошо.

— Хорошо, что его убили? — Нина встала с кресла.

— Хорошо, что, по крайней мере, эта нежная веточка нашего родословного древа, сломавшись, уже не даст никаких новых побегов.

— Я не понимаю, вы говорите какими-то загадками.

— Вам безумно — я по вашему лицу

это вижу, — просто безумно хочется спросить, что я делал сегодня ночью в кабинете, зачем лазил в сейф, — усмехнулся Павел. — Вы ведь меня за вора приняли, да? Не краснейте, не качайте головой. Я не обиделся. Открою вам секрет: я был ночью не вор, а сыщик. Пытался определить размеры ущерба, установить, что уже украдено до меня…

— Украдено?

— Я же ночью сказал вам: пропали три византийские монеты из нашей фамильной коллекции. Было восемь, осталось пять. Вы что — забыли?

— Я как-то не придала значения.., думала, это шутка. Но меня удивило, что в такой день, когда в доме такое горе, когда убит ваш брат, вы.., вас волнует какой-то сейф, какие-то монеты…

— Не какие-то, а византийские. В последний год — год моего вынужденно безделья — я коротаю время, приводя по просьбе семьи в порядок домашние архивы, реликвии, в частности, эту вот коллекцию, которую начал собирать еще дед Ираклий.

— Он собирал монеты?! — невольно вырвалось у Нины.

— Таким тоном вы это сейчас воскликнули… Даже забавно. Выходит, несмотря на молодость, на разницу поколений, вы, Ниночка, слыхали про нашего деда Ираклия.

— Конечно же, слышала.

— Предвосхищаю ваш вопрос: как это он, со всем, что

Про него болтают по телевизору, и вдруг нумизмат, коллекционер-любитель? Да очень просто. По чистой случайности. Вообще-то, по семейным преданиям, он любил власть, свою трудную и опасную работу чекиста, интриги, джаз, скачки на ипподроме и ветреный женский пол. А коллекция византийских монет попала к нему в руки в сорок шестом году. Он тогда по делам контрразведки ездил в Румынию, где стояли наши войска. Органы выявляли всех, кто сотрудничал с фашистами. Ну, и был один румынский аристократ и помещик, вроде как барон. У него был фамильный замок в Трансильвании, виноградники, было и хобби — античная нумизматика и тайная страсть продавать чужие секреты. В войну он работал сразу и на румынскую разведку, и на немецкую, и на итальянскую. В результате дед Ираклий отдал приказ этапировать его под конвоем в Москву. Забрал весь его архив и коллекцию монет, которую барон собирал всю жизнь. Тогда это было обычным делом: из Германии картины вывозили, ценности, и тут поступили точно так же.

— И что стало с этим трансильванским бароном? Случайно он был не потомком Влада Цепеша? — спросила Нина.

— Нет, предки у него были другие. А судьба, как и у миллионов в то суровое время, — лагерь, где его следы и затерялись, — ответил Павел. — Коллекция его пережила, пережила она и деда Ираклия, как видите. Свыше трехсот экспонатов, в основном античных и византийских. Вот таких, например. — Он протянул руку, взял с письменного стола черный плоский футляр — тот самый (Нина только сейчас его заметила среди книг и бумаг), открыл — тусклые не правильной формы кружочки в бархатных гнездах. Три гнезда пусты.

— Это золотые солиды, это вот серебряный фоллис шестого века. — Павел провел по монетам ладонью, словно погладил. — Костя, братец мой, сказал мне, что не все гладко в этом нашем фамильном королевстве, в этом коллекционном склепе. Я приехал

взглянуть, разобраться. Трех монет, самых уникальных, самых дорогих, действительно не хватает. Я хотел спросить вас, уважаемая Нина Георгиевна, Ниночка, вы их случайно не брали?

— Да вы что? Да как вы смеете мне говорить такое?! — Нина снова вскочила с кресла.

— Тихо, пожалуйста, тихо, только не кричите. Конечно, я знаю, что вы их не брали. Вам они не нужны, потому что… Да, потому, что у вас совсем другие цели в жизни. Еда, секс, деньги, успех — да, конечно же, как у всех. Но, судя по вашему лицу… Судя по вашим поступкам и кое-чему еще, вы лечите детей, чужих детей, забывая порой о своем ребенке. Видите, я умею читать по лицам тех, кто мне нравится, кто мне симпатичен, кого мало интересует чужое, прикарманенное во время войны… Вы негодуете, отворачиваетесь. Я оскорбил вас, простите. Я сделал это умышленно, чтобы вы поняли, что такое вырождение, что означает это слово, как оно омерзительно пахнет, смердит, — вырождение близких тебе людей, которых ты знал с детства. Когда из твоего дома начинают тайком пропадать вещи… Когда после смерти отца, сестры, брата, таясь друг от друга, они тащат из дома то, что можно с выгодой продать.

Внезапно Нина вспомнила: Колосов и Катя говорили ей, она вот только совсем позабыла, эта золотая византийская монета… Ну конечно же! Ее же нашли там, в машине, на месте убийства его сестры Евдокии… Господи, какое же у него лицо сейчас страшное, жалкое. Неужели он знает о том, где именно была найдена одна из этих пропавших монет? Неужели он кого-то подозревает?

— Возможно, это какая-то ошибка, — пробормотала она, думая о своем.

— Ошибка? Черта с два. Нет, это просто еще один знак. Чтобы уже не оставалось более никаких сомнений, никаких надежд. Полнейшая деградация, приведшая в конце концов к полному краху, к крови, к гибели всех. Как и там, в той несчастной выродившейся семье…

— В чьей семье? — Нина насторожилась. Ей отчего-то

Показалось: вот сейчас она услышит нечто очень важное. Возможно, что-то новое про тот самый город Волгоград, который отчего-то их всех так страшит. Но ответ Павла ее совершенно обескуражил:

— Знаете, что это за монета? — Он осторожно извлек из бархатного гнезда неровный золотой круг. — Это солид византийского императора Ираклия. Седьмой век. А это вот еще более редкая монета — фоллис времен краткого — всего-то несколько месяцев — царствования его старшего сына императора Константина, по всей видимости, отравленного ядом. А это солид еще более редкий — времен совместного, тоже очень недолгого, царствования его младших детей и внука, совсем еще юных, совсем еще подростков, пока они не убили, не уничтожили друг друга. Не перегрызли друг другу горло, как бешеные псы. Это было в Константинополе на берегах Босфора давно, очень давно. Про курорты Анталии и про клуб «Али-Бей» в те баснословные времена там еще не слыхали.

— Я не сильна в истории Византии, — честно призналась Нина. — Я ничего об этом не знаю.

— А вы поверьте мне на слово. — Он взял ее руку и вложил ей в ладонь тяжелый золотой кружок. — Чувствуете? Это необязательно знать. В это надо поверить. Пропустить через себя, ощутить. — Он медленно закрыл своей широкой жесткой ладонью ее задрожавшие пальцы.

Нина почувствовала холодок в крови. Она снова испугалась. Ей показалось, что из темных глаз Павла на нее, как из зеркала, смотрит кто-то совсем другой, незнакомый, безумный, вконец отчаявшийся, страшный.