Прощай, Византия!

Степанова Татьяна Юрьевна

Глава 32. К ИСХОДНОЙ ТОЧКЕ

Увидев Никиту Колосова в таком виде на работе в главке — с ссадинами на лице, с забинтованными руками, — Катя потеряла дар речи. Вот такой он вернулся из города на Волге?! В какую передрягу он там попал?

На ее умоляющий отчаянный взгляд он ответил коротко, по-мужски: «Со мной все нормально». Потом, помолчав (они встретились в коридоре розыска, кругом были люди), добавил тихо: «А его я чуть не убил».

— Кого — его?

— Посиди тут минуту, мне надо к шефу. — Он открыл свой кабинет. — Сейчас я приду.

Ожидание показалось Кате бесконечным.

Наконец он вернулся.

— Можно я закурю, Катя?

— Никита, что случилось в Волгограде?

Он начал рассказывать. В кабинет то и дело заходили, заглядывали сотрудники отдела убийств, что-то спрашивали, перебивали — как же, шеф вернулся! У Кати голова шла кругом. Колосов называл совершенно незнакомые фамилии — Суслов, Макаров, Рощук, Юргин. Рассказывал про дом Мужайло на берегу Волги, про пустой сейф, про какую-то банковскую проверку, про липовые рекомендации охранного агентства, про засаду на улице Красной Армии, про штурм.

— Я его чуть не убил — Юргина, Жору Хабаровского, — повторил он. — Выстрелил ему в живот. Хотел было соврать сам себе, что целился в ногу, но… Нет, Катя, себя не обманешь. И на этот раз я опять пошел по пути наименьшего сопротивления: стрелял наверняка.

— Что ты болтаешь? Ну что ты такое болтаешь?! — воскликнула Катя. О, она слишком хорошо помнила эту фразу про «наименьшее сопротивление»! Это уже было однажды — вооруженное задержание, выстрел. Колосов убил того, кого они задерживали. Это был солдат-дезертир из воинской части, сбежавший с автоматом, успевший на момент схватки с милицией уже ранить троих гражданских. Колосов застрелил его в ходе штурма заброшенной фермы, где он прятался. Прокуратура тогда признала применение оружия вполне правомерным, однако…

Катя слишком хорошо помнила, что было с Никитой после того, как труп дезертира, которому было всего девятнадцать, отвезли в морг, после опознания и доклада руководству результатов, после формального допроса в прокуратуре по обстоятельствам организации операции по задержанию. Она увидела Колосова тогда таким, каким его не должен был видеть никто и никогда. Каким вообще сотрудника милиции, сыщика-профи посторонним видеть не положено. Самое страшное было в том, что он был тогда совершенно трезвый. Если бы напился, было бы лучше, проще. Но он не напился. Она не сразу даже его заметила, когда вошла к нему в кабинет — был поздний вечер, главк давно опустел. Он сидел в кабинете на полу у стены. Весь окаменелый. Ни слова не отвечал ей. Она хотела помочь ему подняться с пола, но он оттолкнул ее от себя. С силой ударился затылком о стену, словно хотел раз и навсегда выбить из себя то, что стояло у него перед глазами…

Они с Катей потом никогда об этом не говорили. Это была запретная тема. Скорая психиатрическая, слава богу,

Не потребовалась. Роль психотерапевта сыграла тогда Катя. С трудом, ох, с каким же трудом… И сейчас, видимо, тоже следовало приступать к лечению застарелой болячки, иначе…

— А как же ты должен был поступить? Свой лоб под пулю, что ли, подставить? Вот было бы славно, да? — резко спросила она (нет, нет, только никаких сантиментов сейчас, иначе та грань снова будет нарушена! И тогда может снова грянуть взрыв). — Ты что же, должен был там, в квартире, дать себя убить этому проклятому Юргину?! Да кто он вообще такой? При чем тут вообще эта волгоградская

история? Этот чертов разбой? Он только спутал нам тут все карты!

Она кричала, бушевала, как гроза. Ей не хотелось быть сейчас грозой с ним… Она видела: эти ее нелепые, чисто женские вопли отвлекают его, удерживая здесь, в этой реальности, где все так ясно и просто: закон, долг, порученное дело, эти вот папки с документами на столе, этот вот компьютер, сейф, не позволяя очутиться по ту сторону, где нет ничего, кроме отчаяния и острого чувства вины.

— Ну что ты все кричишь на меня? — тихо спросил он, наконец.

— Ничего. А обо мне ты подумал? О нас всех? С ума с вами со всеми можно сойти. Хорошенькое дельце — уехал как нормальный человек, а приехал весь в бинтах, руки вон все изрезаны стеклами. Мог ведь вены задеть. — Катя всхлипнула.

Он взял ее за плечи.

— Катя, я…

— Сейчас же в санчасть пойдем, слышишь? Они там тебе все по новой, как следует, смажут, обработают.

— Да мне обработали уже давно, это когда было-то — сутки назад.

— Я их врачам не доверяю. Идем в нашу санчасть. — Катя попыталась сдвинуть его с места.

— Нет, подожди, это успеет. — Он отпустил ее. — Выслушай меня до конца.

Ей ничего не оставалось, как подчиниться. Когда он закончил, она сказала:

— А у меня для тебя тоже есть новости. Я снова была у Абакановых в Калмыкове. И знаешь, туда вдруг неожиданно приехал Марк Гольдер.

И она поведала ему свою историю. Но кое о чем все же умолчала. Да и словами того было не передать, как они с Марком потом, после разговора в парке, когда он не верил ей, а потом верил, а потом снова не верил, вернулись в дом. Как Марк встретился с Ниной. Как под настороженными взглядами домочадцев они все втроем, точно на эшафот, поднялись в детскую. Константин Абаканов на этот раз ни словом не возразил, удалился вместе с Павлом в кабинет, нарочито громко хлопнув дверью. Как в детской на три голоса они разыграли, как по нотам, комедию «врачи-специалисты и безутешный папаша». Две несчастные самозванки. И он, веривший и неверивший, но ради Нины принявший эту игру…

— Ну, вы даете! — не выдержал Колосов, перебив ее на полуслове (о, это уже был вполне прежний Никита. Новость огорошила его, оглушила и моментально вылечила от собственных переживаний). — Так, значит, Нина и этот шахматист были знакомы раньше?

— Да. И, представляешь, Никита, я про это знала. Она говорила мне о нем. Она вообще-то ужасно скрытная, но про Марка Гольдера, про их роман, если, конечно, это можно назвать романом, она мне говорила. А я, идиотка, забыла. Я только там, в доме, поняла, что может случиться, хотела Нину предупредить, но не успела. Он приехал, Константин Абаканов начал выяснять с ним отношения. Ну и пришлось действовать сообразно обстановке — ужасно грубо и неуклюже.

— Семья что-нибудь заподозрила, только честно?

— Честно? Кажется, нет, но…

— Что же, тебе пришлось все рассказать этому Гольдеру?

— Пришлось, Никита. Другого выхода не было. — Ну, блин, вы даете! Ну и операция… Ну, Ануфриев и навербовал себе деятелей. Чтоб еще раз когда я с вами связался… А говорят, не бывает на свете совпадений.

— Как видишь, Никита, бывают, и еще какие.

— Ну и что.., это.., как они там пообщались: Нина твоя разлюбезная и Гольдер? Мило?