Проси прощенья у камней
Шрифт:
– А ты знаешь, Лешка, как нелегко научиться понимать другого человека, пусть даже и самого близкого тебе. Влезть к нему в голову своими мыслями, а там же, в этой новой голове, смотреть на жизнь уже ее глазами и мыслями, и – удивляться и поражаться как, оказывается, многогранна бывает самая, казалось бы, простая деталь бытия. Словно смотришь заново через призму какую.
– Это знаешь, словно морская волна своими находами точит и точит непослушный камень. Встречается такая дерзкая волна и нападает на этот гордый неприступный и острый, как нож, каменный рубец – только брызги летят. Вот так они борются и борются долгие годы, а потом камень потихоньку начинает точиться под действием волны. И чем дальше, тем положе становится
– Красиво ты рассказываешь, батя. Ты ведь сейчас про себя и маму говорил, так ведь? – Алексей с умилением смотрел на задумчивую улыбку отца, на его блестящие от влаги глаза. Сейчас он вновь казался Алексею великаном, но не стариком, а сильным, но уставшим воином, сложившим, но не спрятавшим свои доспехи.
– Да, Лешь, о нас с мамой. Я был той самой стихийной и неуступной волной. Я нападал на нее снова и снова своим упрямым непримиримым характером, а она все скрывала и скрывала собой эти удары, пока, в конце концов, не подстроилась под нас обоих. Твоя мать, Лешка, была тем самым мудрым и твердым камнем.
– Знаешь, та настоящая любовь, о которой все грезят и о которой беспрестанно говорят на каждом углу, покоится глубоко в нас, в самых недрах. И чтобы обнародовать ее нужно много терпения, много размышления; нужно много мертвой кожи содрать с себя, чтобы любовь эта начала тускло блестеть, а потом и сверкать как благородный алмаз… Словом, любовь не дается просто так, и она не валяется на поверхности – а то, что порой блестит как она, так сам же знаешь – не все то золото, хе… – Григорий Андреевич замолчал, медленно тер сухой жилистой рукой щетинистый подбородок и смотрел вперед себя, задумавшись, вдруг, глубоко.
В тот вечер Алексей с отцом больше не разговаривали, не допили вино, не докончив партию в шахматы, а молча покурили у окна, пожелали друг другу спокойного сна и разошлись по комнатам.
Алексей еще долго не мог заснуть. Он лежал на спине и смотрел сквозь окно на яркую луну. Она была прекрасна и холодна, она была одинокой и далекой; там, в той кромешной тьме, ее ледяное тело окутывала лишь пустота и взгляды людей сквозь тысячи километров. Сколько глаз сейчас ласкали эту ночную царицу неба, сколько грусти, страдания, радости и бесконечной тоски дарили люди этому равнодушному чуду? А она, словно Снежная Королева, принимала и принимала эти человеческие дары, топила их в своем необъятном пленительном теле, и, хладнокровно сияя желтой шалью отраженного света, существовала дальше, ничем и никем не обремененная.
" Я хочу быть таким же…" – подумал Алексей. "Почему неодушевленные вещи так прекрасны и так независимы, почему им не надо страдать, не надо сожалеть, не надо мучиться. Почему же только людям выпал этот черствый жребий нести на себе весь этот чудовищный груз чувств и мыслей. Может для того, чтобы только человек мог увидеть, понять и оценить эту красоту? Человек платит болью за свое умение наслаждаться красками мироздания, все остальные же – расплачиваются невозможностью ощутить свое превосходство в этом мире. Кто проиграл? Или – кто победитель? Как это странно: все мы, все сущее, состоим из одного материала, из одной единой силы, но так по-разному представлены на арене этого необъяснимого творчества. Черт, я дошел до слова – творчества – творец – Бог. Всегда, когда мысль упирается в необъяснимость чего либо, требуется помощь в появление этого слова".
Алексея, вдруг, окатило такое безумное и всепоглощающее чувство тоски, что он начал задыхаться. В комнате было прохладно, а ему стало душно. Он встал с кровати, подошел к окну и открыл раму – в темную комнату тут же
Алексей подставил лицо навстречу холодному потоку и несколько раз глубоко вдохнул. Жгучая свежесть тут же заполнила всего его изнутри, заставив вырваться сухой кашель наружу. Алексей закрыл рот рукой – он боялся разбудить отца, храп которого равномерно раздавался из соседней комнаты. "Везет ему – спит" – подумал Алексей.
Когда Алексей понял, что уже изрядно замерз, то закрыл раму и бесшумно просеменил к своей кровати. Он сел на ее край, обхватив тело руками – оно было холодное и покрыто мурашками. Сна, как говорится, не было ни в одном глазу. "Дерьмо, опять до утра как призрак буду слоняться по квартире" – раздраженно подумал он. В последнее время Алексея часто мучила бессонница, она стала его постоянным ночным спутником, при чем, если ему вдруг случалось заснуть днем, то этот дневной сон был так крепок и сладок. И напротив же, когда наступала ночь и сильная необходимость лечь и заснуть, – потому что стрелки часов уже давно перевалили за двенадцать, и невыспанность с утра предвещала тяжелое пробуждение и плохое настроение на весь день, – Алексею предстояло долгое мучительное ворочание с боку на бок, со спины на живот по постели, и в конечном итоге он включал свет, шел на кухню заваривал чай, брал книгу, расправлял заново, скомканную бессонницей простыню, ложился и долго читал.
Ночное чтение доставляло ему удовольствие. Только ночью образы, спровоцированные чтением, были так ярки и необычны. Алексей мог долго читать и засыпать с книгой на груди и с включенным светом.
Но теперь, этой ночью, ему не хотелось чтения – оно его нисколько не трогало. Ему вообще ничего не хотелось, только сна, который был для него недоступен теперь. В голове царил хаос, мысли беспорядочно и без остановки, словно потревоженный пчелиный рой, наполняли голову.
"Что же я такое, – думал он. – Зачем я нужен и зачем я здесь? Для чего я живу, ведь моя жизнь бессмысленна, как бессмысленны мои мысли сейчас, мои руки, ноги – никакого смысла, никакого будущего, никакого желания. Почему я как другие не могу следовать каким-то целям, что-то делать, считая это что-то полезным и необходимым; почему я не хочу творить добра или же наоборот – вершить зло и сеять смятение и ужас. Чтобы жить, нужно во что-то верить, во что же верю я?".
Алексей с грустью смотрел перед собой. Затем он сделал попытку заснуть: лег на правый бок и закрыл глаза. Там, в голове, за закрытыми веками, таились странные образы, сменяли друг друга стремительно, превращались в яркие вспышки, затем, подобно яркой звезде падали куда-то в темноту, их заменяли другие, волнообразные; геометрически неправильные и все время изменяющиеся фигуры проплывали безумным вальсирующим действием; затем, вдруг, показывались образы людей, они были похожи на восковые застывшие маски, их сменяли серые дороги, петляющие в гуще темноты, потом все покрывалось разноцветными пятнами, белыми точечными вкраплениями – все это пронизывали оборванные мысли, составленные из букв; они, эти рваные мысли, бесполезно блуждали среди разрозненных образов, пытаясь приткнуться хоть куда-то, но отверженные, они вновь и вновь проносились, гонимые наступающим сном.
Алексей вскоре заснул, конечно же, не догадываясь об этом. Лунный свет еще долго покрывал его одеяло тусклой желтизной. Город был погружен в тишину и сон. Планета неуловимо кружила его спящих обитателей в мертвом танце, приближая их к очередному пробуждению, чтобы заново родившись каждый из людей, осознавших уже свое назначение или просто взрослые, могли продолжить ту давнюю борьбу, продолжавшуюся уже тысячелетия, ту непонятную обязанность действовать и сокрушать во имя взрощенных самими же идеалов, – и имя той борьбе – жизнь.