Простая Душа

Бабенко Вадим

Лед между ними растаял сразу. Девушка, отпрянув было, тут же призналась, что боится и хочет выйти, а когда он мягко, но настойчиво объяснил ей, что это невозможно, спросила побелевшими губами, можно ли ей отсесть от окна к нему поближе. Так они и просидели до конца полета – сначала просто беседуя о всяких вещах, а потом еще и держась за руки, как влюбленная пара. Он рассказал ей всю свою жизнь – и она слушала, не перебивая, ловя каждое слово и не отрывая взгляда от его лица. Фрэнк понимал: это лишь оттого, что она напугана сверх меры, но ему все равно было лестно, а когда страх побеждал на время, и соседка вновь начинала коситься на злополучную дверь, он без стеснения гладил ее по колену и шептал нежности, пока она не затихала

и не откидывалась на спинку кресла.

Моментами ее испуг будто отступал вовсе. Она переставала дрожать и даже пыталась заботиться о нем – подкладывала подушку под голову и уговаривала закрыть глаза. Это тоже было в новинку, его никогда не опекали женщины. Он отдавался странному ощущению, но через минуту вновь слышал: «Почему ты молчишь? Мы уже падаем, да? Может, мне лучше выйти?»

Конечно, можно было пойти к стюардам и объяснить им, что у них в салоне, у рукоятки аварийного выхода сидит пассажирка, не владеющая собой. Наверняка, существовали правила, предписывающие именно это, но Фрэнк не мог и подумать, что можно выдать перепуганную соседку жестокому миру, поджидающему снаружи – с внешней стороны их хрупкого кокона. Это было бы страшное предательство – где-то там уже мерещились визгливые голоса, множество крепких рук, смирительная рубашка… Близость с незнакомкой казалась ему абсолютной – как будто они попали в смертельную ловушку, и только чудо могло им помочь. За пять часов полета он покинул свое место лишь однажды – посетив туалет в лихорадочной спешке и потратив перед тем добрую четверть часа, чтобы убедить спутницу, что дверь не нужно трогать руками, пока она будет одна. Вернувшись, он увидел, что она сидит, не двигаясь, с прямой спиной, вся – сплошной комок нервов, и у него дрогнуло сердце от своей нужности кому-то. Потом, при посадке, ей стало еще страшнее, и он баюкал ее, как ребенка, а когда самолет зашуршал шинами по полосе, она быстро, коротко разрыдалась, прислонившись к его плечу.

Слезы, впрочем, скоро просохли: уже через несколько минут она красила губы, глядя в маленькое зеркальце – сразу вдруг сделавшись посторонней, случайной соседкой-иностранкой, имеющей собственную жизнь. Тогда он подумал с горечью, что магия их близости исчезла навсегда – и не удивился, ибо был к этому готов – но теперь, представляя себя и Ольгу в самолетных креслах по соседству, видел со всей ясностью, что с ней все было бы не так. Все бы только началось, чтобы долго длиться – и она повернулась бы к нему с улыбкой, показывая, что ничего не забыла. В новой реальности теперь не было сомнений – он будто помнил картинку за картинкой: они вместе получили багаж, вместе вышли в жаркое московское утро, в город алчных, грубых, уверенных в своей правоте. «Позвонишь?» – спросила Ольга, и он кивнул, и магия была тут как тут, утвердившись необъяснимо-прочно. И он позвонил ей – в тот же вечер, не в силах ждать дольше. И они встретились и почти сразу поехали к нему в отель. А на следующее свидание она пришла с бирюзовой лентой в волосах…

«Вот, – закончил Фрэнк Уайт чуть смущенно. – Так познакомились, и потом в Москве неделю. Я понял – меня сюда, как проверка, – пробормотал он, снова становясь косноязычен. – То есть, были и другие дела, но я теперь знаю – для отвода глаз».

«О, Фрэнк, да ты оказывается рома-антик, – лукаво протянула Елизавета. – Я просто заслушалась, честное слово. А она-то, она уже знает?»

«Нет, – признался Фрэнк. – Но я ей скоро скажу. Если все закончится хорошо».

Напоминание прозвучало кстати – все, включая Бестужеву, сразу подобрались и посерьезнели. Антураж импровизированной темницы – решетки на окнах, упаковка питьевой воды – вновь вдруг резанул глаз. Опасность была тут как тут, и по спинам пополз холодок, а невеста Уайта и пугачевский клад позабылись в один миг.

«Ну что, – чуть слышно прошептал Тимофей, – пора начинать комедию? Ты готов, Фрэнки?»

«Yes, – ответил тот по-английски

и показал большой палец. – Но мне нужно в уборную».

После, стоя у рукомойника, Фрэнк поглядел на себя в мутное зеркало и вновь, как в гостиничном номере этим утром, удовлетворенно кивнул. Он был собран и ничего не боялся – чувствуя себя рыцарем, отстоявшим честь дамы сердца. Путь к дальнейшим подвигам был открыт. Фрэнк Уайт Джуниор вышел из туалета, потоптался у входной двери и лег на спину – прямо на пыльный, растрескавшийся пол.

Глава 20

Старая «девятка» Толяна, трясясь и подпрыгивая на выбоинах, резво домчалась до городского центра. Александр Фролов молчал всю дорогу, привалившись к боковому стеклу и закрыв глаза. Лицо его обмякло, и сил в нем не осталось ни капли – недавнее напряжение уступило место безразличию и апатии. Он вдруг осознал, что больше от него ничего не зависит – Елизавета в чужих руках, и он ничем не может ей помочь. Что бы с ней ни произошло, это случится без его участия – несправедливость такого поворота событий угнетала его сильнее, чем сам факт похищения. Он чувствовал, что над ним жестоко подшутили, и сам казался себе смешон, а весь сиволдайский вояж предстал совершенно безысходной затеей.

Его водитель, напротив, был энергичен и собран. Ситуация будто пробудила в нем инстинкты, скрытые от посторонних глаз. «Два дурака дерутся, а третий смотрит, – бормотал он сквозь зубы. – Это точь-в-точь про нас. Интересное кино, триллер как есть – кто-то там непрост в этой компашке. Сейчас мы им еще подгоним – режиссеров…» – и швырял машину вправо-влево, как на трассе захолустного ралли.

«Стволами трясли – видал? – обращался он к Фролову, не смущаясь его молчанием. – Это тебе не шутки; из ствола шмальнуть – раз плюнуть. Вроде рожи-то наши, на черных не похожи, хоть, конечно, издалека не разглядишь…»

«Ты в милиции-то знаешь хоть кого? – очнулся вдруг Александр, когда они парковались у здания РУВД. – А то нас и слушать небось не будут».

Толян вдруг замолчал, потом ругнулся и сказал неохотно: – «Знаю, не дрейфь. И ты теперь узнаешь – все мои тайны. Выслушают нас, да и пустят без очереди, как настоящих випов», – и зачем-то с силой хлопнул дверью.

Перед ними был тот самый особняк цвета спелой малины, мимо которого этим утром шагал угрюмый Андрей Астахов. Ряды одинаковых узких окон придавали ему негоциантскую строгость – это мог бы быть доходный дом или дом свиданий средней руки, где умеют считать деньги и ничего не предлагают даром. Для милиции он казался чересчур игрив, было в нем что-то ягодное, вовсе не городское, но стражам порядка, очевидно, были чужды условности стиля, и малиновое здание тут не считали чем-то, выходящим за рамки.

Все это никак не тронуло Фролова, послушно шагавшего вслед за Толяном. Он отметил лишь внешнюю потертость и балкон без днища, ожидая и внутри увидеть что-то вроде рассохшегося дерева или пыльного сукна, и даже вздрогнул от неожиданности, попав в прихожую, сплошь отделанную стеклом и настоящим мрамором. «Евроремонт, – кивнул на стены его провожатый. – Гордость города, постарались менты. На второй этаж, правда, не хватило…» – Он уверенно протиснулся сквозь группу кавказцев, отчаянно споривших с потным лейтенантом, и подвел Фролова к окошку дежурного, что-то перекладывавшего в ящиках стола.

«Нам бы это… Следователя позвать, – сказал Толян чуть смущенно, явно стушевавшись по привычке перед одушевленным символом власти. – Дело у нас есть – не терпящее отлагательств».

Дежурный, сержант с тонкими усиками, похожий на артиста, играющего бабников и гуляк, оглядел его с невыразимым презрением. Было ясно, что посетитель не представляет интереса ни для него лично, ни для Кировского УВД в целом. «Ну, какое у тебя дело? – спросил он лениво с видом человека, познавшего в жизни все. – Может тебе не к следователю, а вон, с прочими гражданами, в очередь?»