Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
Шрифт:
Подобный нарочито филантропический настрой русской литературы наводит на мысль о том, что, не справившись с проблемой секса и взаимоотношений полов, писатели, обращаясь к проблемам проституции, занимались своеобразной сублимацией. Такой подход позволял осудить тенденции «чистого гедонизма» в литературе и в то же время поднять смысл ее общественного долга, как представляется, несколько сомнительным способом. В целом же вспышка интереса к судьбам падших женщин в 40—70-х гг. XIX в. была, конечно, вызвана двумя обстоятельствами: введением специального законодательства по проблемам регламентации проституции и подъемом общедемократического движения в России. Почти аналогичные обстоятельства спровоцировали развитие аболиционистских настроений в российском обществе и на рубеже веков. В это время в Европе прошло несколько конгрессов и съездов по приостановлению торга женщинами. Кроме того, вопросы проституции почему-то традиционно смешивались общественным сознанием с проблемой притеснения личности.
В определенной степени идеи отмены регламентации на рубеже XIX—XX вв. были подняты российскими литераторами, в частности Л. Н. Толстым в «Воскресении», А. И. Куприным в «Яме» и др. Действительно, можно согласиться с В. В. Воронским, писавшим в 1910 г.: «Очевидно, мир падших женщин до сих пор остается для(русского интеллигента объектом покаянных настроений, каким он был для длинного ряда литературных поколений. Образ проститутки как бы впитал в себя, в глазах интеллигента, все несправедливости, все обиды, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней» [214] . Но если у литераторов обращение
214
Вороиский В. В. Литературно-критические статьи. М., 1956, с. 283
Российские сторонники аболиционизма обрушились в первую очередь на дома терпимости. Уже на Первом съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г., прошедшим в целом — благодаря давлению врачей-практиков во главе с В. М. Тарновским — под знаком требований регламентации проституции, часть делегатов высказали «особое мнение», настоятельно требуя уничтожить все публичные дома [215] . Активно выступала против официальных борделей М. И. Покровская, заявляя, что они для мужчин «служат местом развлечения, а женщины играют там роль настоящих жертв» [216] . Отрасти разгорелись и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. Многие выступавшие говорили о вреде именно публичных домов. Член Российского общества защиты женщин Н. М. Боровитинов, причисленный к канцелярии Государственной Думы, требовал немедленного закрытия всех увеселительных заведений в Петербурге, так как «существование притонов разврата с ведома и разрешения правительственных властей противоречит этическим воззрениям современного общества и подрывает в глазах общества престиж государства», «а публичные дома усиливают вообще разврат среди мужчин и женщин, в особенности наиболее утонченные его формы, изощряясь в культе сладострастия и половой извращенности» [217] . Звучит это несколько странно, так как в 1910 г. в городе, как известно, оставалось всего 32 борделя с 300 женщинами — в основном очень дешевые заведения для удовлетворения нужд простого народа, которому было не до эротических изысков. В свете этого не менее странными представляются и воспоминания дочери Г. Распутина М. Распутиной, писавшей о том, что в начале века петербургские дома терпимости «были укомплектованы» девушками из Африки, Азии, Южной Америки, что «здесь можно было увидеть разнообразные сцены, изображающие порок». По словам М. Распутиной, большим успехом пользовалась пантомима, разыгрываемая в одном из борделей города. Она изображала «классную комнату, где миловидная учительница, заручившись поддержкой своих питомиц, раздевалась догола и предавалась порочной любви с одной из девочек». Можно было якобы увидеть в публичных домах сцены скотоложества и гомосексуализма [218] . Позиция М. Распутиной понятна: она всячески старалась очистить образ отца от скверной славы развратника и сластолюбца, переложив вину за процветание порока на атмосферу Петербурга в целом. Но аналогичные утверждения непростительны медикам и правоведам.
215
См.: Труды Высочайше разрешенного съезда по обсуждению мер про сифилиса в России. Т. I. СПб., 1897, с. 160.
216
Покровская М. И. О жертвах общественного темперамента, с. 26
217
Труды Первого Всероссийского съезда по борьбе с торгом женщинами, т. II, с. 26.
218
Цит. по: «Ровесник», 1991, № 1, с. 27.
Российский, в том числе петербургский, официальный разврат был до удивления примитивен. «Египетские ночи» и «афинские оргии» существовали лишь в воспаленном воображении эротоманов. Реальность оказывалась гораздо прозаичнее и потому страшнее. Конечно, не следует отрицать, что среди петербуржцев имелись выражаясь современным языком, и представители сексуальных меньшинств, и лица, склонные к зоофилии. Но подобные сексуальные изыски не могли быть введены в ранг официальных услуг в публичных домах именно благодаря столь не нравившемуся демократически настроенной общественности врачебно-полицейскому надзору, хотя это почему-то не принималось во внимание. Напротив, Первый съезд по борьбе с торгом женщинами потребовал от правительства решительно покончить с и без того находившимися на грани упадка публичными домами.
Властные структуры тянули с решением этого вопроса, пытаясь передать его на усмотрение органов городского управления, в частности Думы. Врачебно-полицейский комитет, напротив, настаивал на существовании и даже расширении сети борделей, так как за их обитательницами легче было следить. В 1912 г. представители комитета высказывали свою идею в Министерстве внутренних дел, что вызвало бурный всплеск возмущения аболиционистов. В начале 1913 г. они вновь развернули кампанию за полное уничтожение публичных домов. История же рассудила по-своему. Административно-медицинские учреждения не в состоянии были поддерживать индустрию продажной любви в формах, более удобных для контроля и регламентации, и эти формы отмирали сами по себе. Однако это мало удовлетворяло аболиционистов, которые параллельно продолжали вести борьбу за полную отмену всякого надзора за проституцией.
Такая борьба, безусловно, нуждалась в теоретическом обосновании. Идеологами ее выступили Д. Д. Ахшарумов — писатель, петрашевец, впоследствии получивший медицинское образование, И. И. Канкарович, упоминавшаяся уже неоднократно М. И. Покровская. Наиболее обоснованно и детально идеи российского аболиционизма были изложены А. И. Елистратовым в книге «О прикреплении женщин к проституции». «Режим регламентированной проституции, — утверждал А. И. Елистратов, — это тяжелый привесок, который для женщин из не владеющих общественных групп усиливает общий социальный гнет» [219] . Свои рассуждения он прежде всего, строил на тезисе о притеснении личной свободы с помощью административно-медицинского надзора. С этим тезисом бессмысленно спорить, так как официальная регистрация подразумевала обмен паспорта на «желтый билет» и ущемление в гражданских правах. Но, как выяснилось в ходе опросов самих проституток, они рассматривали свое «бесправие» с очень своеобразной точки зрения. Прежде всего их тяготили зависимость от хозяек в домах терпимости, необходимость явки на медицинские осмотры, ограничение свободы выбора места жительства и лишь в последнюю очередь — сложность возвращения к «честной жизни» в связи с многоступенчатой процедурой освобождения от надзора [220] . Большинство женщин, промышлявших проституцией, предпочитали, конечно же, заниматься ею тайно. Однако сторонники аболиционизма не принимали это во внимание. О явной путаности их воззрений убедительно свидетельствует любопытный документ — «Ответ бюро Общества попечительства о молодых девицах в Санкт-Петербурге на запрос о системе организации надзора за проституцией и передаче ее в ведение городской санитарной комиссии» от 16 ноября 1912 г. Члены общества считали, что, в чьих бы руках ни находился надзор, он все равно неэффективен, так как сводится «к выслеживанию через своих агентов за нравственностью женщин и в случае явных улик, а иногда и кажущихся, их регистрации». «Идеал надзора, — говорилось в документе, — изловить всех тайных проституток и перевести их в явные для принудительного лечения, чтобы сохранить таким образом потребителей живого товара от заражения сифилисом. Но человек не товар, и, каким бы его именем ни называли, он всегда найдет возможность ускользнуть от этого положения, которое ему невыгодно. Проститутки стараются ускользнуть от надзора с помощью хитрости, взяток, сутенеров. Они боятся лечиться, чтобы не выдать своего ремесла и не попасть в положение совсем бесправного существа. Уклоняясь от регистрации, они попадают в разряд тайной проституции, которая является, таким образом, логическим следствием самого надзора» [221] . Логический вывод цитируемого документа носит, как представляется,
219
Елистратов А. И. О прикреплении женщин к проституции. Казань, 1903, с. 15.
220
См.: Труды Первого Всероссийского съезда по борьбе с торгом женщинами, т. II, с. 511.
221
ЦГИА СПб., ф. 583, оп. 117, д. 46, л. 60-61а.
222
См. там же, л. 62.
В 1913 г. в связи с попыткой разработки нового законодательства, касающегося проблем проституции, притоносодержательства, сводничества и т. д., аболиционисты вновь активно выступили с протестом против любых форм надзора. Они рьяно нападали на выжидательную позицию Министерства внутренних дел, которое искало пути замены Врачебно-полицейского комитета учреждением с более демократичным названием. Основной тезис сторонников аболиционизма — отмена любого вида регламентации — по-прежнему сводился к идее порочности контроля за проституцией, так как он является вмешательством в интересы личности. Самое парадоксальное заключалось в том, что, стремясь избавить публичных женщин от какого-либо контроля, аболиционисты с особым рвением пытались регламентировать права потребителей и их сексуальные потребности. М. И. Покровская в самом отказе упразднить врачебно-полицейский надзор усматривала сопротивление именно мужчин. Она писала: «Мужчины беспощадны к ним (к проституткам. — Н.А). Они не только не стремятся уничтожить эксплуатацию женского тела, но даже дают разрешение на открытие и содержание притонов, где под надзором полиции и докторов мужчины могут убивать душу и тело женской молодежи» [223] . «Мужским равнодушием» называли М. И. Покровская и члены женского клуба при Прогрессивной партии попытки правительства найти какую-либо замену врачебно-полицейскому надзору за проституцией [224] . Одновременно с этим аболиционисты требовали установить контроль за половым поведением мужчин, например путем пресечения таких форм «возбуждения общественного разврата», как «скверное искусство, культивирующее порнографию». Об этом, в частности, говорил на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами И. И. Канкорович. А М. И. Покровская вообще предлагала обуздать чрезмерно развитый половой инстинкт мужчин, ввести одинаковую половую нравственность для мужчин и для женщин [225] .
223
«Женский вестник», 1905, № 2, с. 47.
224
См. там же, 1910, № 5-6.
225
См.: Труды Первого Всероссийского женского съезда при Русском женском обществе в Санкт-Петербурге. СПб., 1909.
Аболиционисты пытались организовать бойкот против тех произведений художественной литературы, авторы которых в той или иной степени затрагивали проблемы пола. В ранг осужденных книг были зачислены не только арцибашевский «Санин», но даже Купринская «Яма» — за якобы слишком снисходительное отношение ее автора к потребителям проституции. Предлагалось ввести жесткую нравственную цензуру за кинопродукцией, а также усилить давление общественного мнения на «половые инстинкты» мужской половины молодого поколения. Правда, реальные приемы такого давления в начале XX в. не предлагались, и многие сторонники даже не предполагали, что после Октябрьского переворота будут введены весьма жесткие меры контроля за интимной жизнью человека. Но это не поможет избавиться от проституции.
Борясь за уничтожение врачебно-полицейского, да и любого другого вида контроля, аболиционисты невольно разрушали и в какой-то мере сложившуюся в Петербурге систему социальной реабилитации женщин, желавших порвать с торговлей любовью. Действительно, уже в 60—80-е гг. XIX в. вопрос о снятии девиц с учета входил в ведение самого Врачебно-полицейского комитета Согласно одной из многочисленных инструкций, регламентирующих систему надзора за торговлей любовью, поводами для снятия женщины с учета могли служить: 1) болезнь, 2) возраст, 3) отъезд, 4) замужество, 5) требование опекуна 6) поступление в богадельню или дом милосердия [226] . В те годы, когда ведущей формой торговли любовью считались публичные дома Врачебно-полицейский комитет снимал с учета в первую очередь хронически больных и умерших проституток, второй причиной считалось «вступление в сожительство и брак», третьей — уход в дом милосердия. В начале XX в. агентам прежде всего приходилось снимать с учета «бланковых» девиц, так как они просто не проживали по указанному месту жительства. В отчете Врачебно-полицейского комитета за 1914 г. сообщалось, что по этой последней причине было «освобождено» почти 50% всех женщин, подлежавших снятию с учета [227] .
226
См.: Федоров А. И. Указ, соч., с. 38.
227
См: ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 157-161.
Одним из путей вхождения в «честную жизнь» являлось замужество, но даже в 1914 г. по этой причине комитет освободил менее 2% проституток, ибо женитьба на проститутках, особенно мужчин из общества, редко заканчивалась благополучно. На Первом съезде по борьбе с торгом женщинами приводились данные, иллюстрирующие развитие этой формы социальной реабилитации публичных особ. По сведениям Врачебно-полицейского комитета Петербурга, за 9 лет — с 1901 по 1910 г. — было заключено 4 брака. В трех случаях девицы вышли замуж за мелких торговцев и покинули пределы города. Один брак был типичным мезальянсом. Как сообщалось на съезде, «молодой обеспеченный человек, начитавшись Л. Н. Толстого, решил спасти девушку, но между ними было полное неравенство в развитии, и брак распался» [228] . Более удачной оказалась женитьба известного революционера П. П. Шмидта. В конце 80-х гг., по-видимому, в момент посещения публичного дома, юный мичман, разделявший взгляды демократов-шестидесятников, в частности Н. В. Шелгунова, решил спасти одно из падших созданий. Вот как он сам описывал данную ситуацию: «Он (Доменика Гавриловна Павлова. — Н.Л.) была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти… Пошел в государственный банк, у меня там было 12 тысяч (сумма огромная по тому времени. — Н.Л), взял эти деньги — и все ей отдал. На другой день увидел, как много душевной грубости в ней, я так верил, что это навеяно жизнью, что понял, отдать тут нужно не деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что, создав ей обстановку, в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение… вытащу» [229] . П. П. Шмидт не расторг брачных уз с бывшей падшей женщиной, хотя сердце его, как известно, принадлежало другой. На склоне лет на публичной женщине Фекле Онисимов не Викторовой из «веселого дома», именуемого «Под ключом», на Офицерской улице женился Н. А. Некрасов. Но на такой шаг, конечно, отваживались немногие.
228
Труды Первого Всероссийского съезда по борьбе с торгом женщинами, т. 1, с. 297.
229
Цит. по: Самолис Г. Лейтенант Шмидт. М., 1983, с. 139.