Просто мы научились жить (2010-2012)

Соколова Александра Ивановна

Кристина лукавила, и, понимая это, Женька поняла и то, что подруга просто тянет время. Ведь на самом деле в триста четырнадцатой Толик готовил гораздо чаще, чем остальные обитатели, а уж в мастерстве жарки картошки ему и вовсе равных не было.

К разговору вернулись не скоро. Женя молча смотрела, как Кристина ставит на огонь сковороду, как ждет, пока раскалится масло, как кидает картошку и отпрыгивает от горячих брызг. Она сидела поперек подоконника, вытянув ноги, и натянув на колени короткие полы халата. В кухню то и дело кто-нибудь заходил – студенты спешили приготовить

ужин, чтобы после выкроить время на учебу или развлечения.

Наконец, Серега из сто сороковой забрал свою кастрюлю с пельменями, а Кристина посыпала картошку в сковороде ровным слоем тертой моркови и накрыла всю композицию крышкой.

– Так вот что я скажу тебе, подруга, – начала она, присев напротив Женьки и проигнорировав её возмущенный взгляд, – я действительно знала о том, что Лёка спит с бабами, и мне на это было абсолютно наплевать.

Ну, конечно, подумала Женька, именно поэтому ты битых полчаса молчала, делая вид, что увлечена готовкой – вместо того, чтобы просто ответить на вопрос. Накапливала аргументы? Так давай же, выкладывай, чего тянуть?

Ничего из этого она не сказала вслух, но на лице недоверие отразилось вполне ясно.

– Не веришь? – Спросила догадливая Кристина. – Зря. Мне действительно всё равно. Ведь меня она не трогает, а раз так – какая мне разница?

Женя снова ничего не сказала. Она понимала, что решающие аргументы подруга приведет в конце своей речи, и поэтому решила дослушать до конца.

– Давно пора пересмотреть закостенелость взглядов и сменить её на прогрессивность. Неформалы играют неформальную музыку и выглядят не как все – и мы с тобой воспринимаем их как данность, как срез культуры. Так почему мы должны негативно относиться к неизвестным нам проявлениям сексуальности? Она не насилует своих девушек, не принуждает, все идут на это добровольно, а ведь ключевым принципом нового времени является именно свобода выбора. Так что же, Ковалева, неужели мы с тобой будем теми ретроградами, что пытаются отнять эту свободу у других?

Кристина так очаровательно развела руками и вопросительно подняла брови, что Женька не смогла сдержать улыбки. Ей стало гораздо легче – во всей своей речи Кристина ни разу не произнесла запретного слова, и это существенно упрощало разговор.

– Не в свободе дело, – убрав с лица улыбку, сказала Женя, – а в честности. Почему никто из вас мне не сказал?

– А почему мы должны были? – Удивилась Кристина. – Терпеть не могу лезть в чужую жизнь.

– Но ты могла бы меня предупредить!

– В чем предупредить? Ковалева, не веди себя так, будто чудом сохранила невинность, проведя полгода в замкнутом пространстве наедине с маньяком. Вы дружили, у вас были прекрасные отношения, и я не понимаю твоего возмущения по поводу её личной жизни. Кстати говоря, она не слишком-то тебя и касается.

Женя всеми фибрами своей души чувствовала, что Кристина права. Но почему-то разум говорил обратное – мысли в голове вопили и впивались разъяренными птицами в виски.

– Ладно, допустим, ты не сказала, потому что не любишь лезть в чужую жизнь. А остальные? Виталик тоже знал?

– Это ты у него спроси, – Кристина слезла с подоконника

и пошла помешать картошку. Снимая крышку, она неловко повернулась, обожглась и чудом успела поймать за ручку стремящуюся упасть сковородку, – Ах ты ж, черт. Куда ж ты падаешь?

Она подула на обожженные пальцы и снова повернулась к Жене.

– А почему тебя это так задело? Ведь раз за всё это время ты не узнала, значит, она не давала ни малейшего повода для подозрений. И, значит, дружба – это всё, чего она от тебя хотела. Чего ж ты так взъерепенилась-то? Или обиделась, что поползновений не было?

– Чего?!!

Женька вспыхнула, слезла с подоконника и повернулась к Кристине спиной. Её плечи дрожали от возмущения, а руки в карманах судорожно сжались в кулаки. А еще, называется, подруга! Сговорились они, что ли?

Кристина заулыбалась понимающе и обняла Женьку сзади за талию.

– Я пошутила, Ковалева, – примиряющее сказала она прямо в Женькино ухо, – не злись. Только я всё равно не понимаю, какое тебе дело до того, с кем она спит?

– Такое, – Женя резко развернулась в кольце Кристинкиных рук, и уставилась на неё возмущенным взглядом, – мне всё равно, с кем она спит. Но я не понимаю, почему она мне не сказала? Знали все, кроме меня.

– Может быть, она просто боялась?

– Чего?

– Твоей реакции. Посмотри на себя – и поймешь, что она не зря боялась.

– Но я бы всё равно рано или поздно узнала, – возразила Женька.

– Вероятно. Но видимо, для Лёки милее оказался вариант «поздно».

Слезы лились по щекам, не остановишь. Сергей и Макс поочередно посматривали в зеркало заднего вида, но тактично молчали – понимали, что сейчас вмешиваться не нужно. Женька тихо плакала, прижавшись лбом к оконному стеклу.

Она плакала не от боли, и не от горя – плакала по своей юности, по свежим и чистым чувствам, и пожалуй только сейчас – по Леке. Первый раз – по той Леке, которую помнила и которую почти забыла.

– Было время, когда я умела чувствовать, – сказала вдруг она вслух, – и тогда была способна правда встречаться с людьми. А потом все умерло, и я разучилась.

Молчание было ей ответом. Да и что говорить? И так ясно.

На кладбище они приехали уже когда совсем стемнело. С трудом нашли в темноте оградку, зашли внутрь и в молчании присели на корточки перед обелиском. С него – белоснежного – как и раньше улыбалось задорное Лесино лицо, и блестела золотом старая надпись:

«Твоя беда – моя беда

Твоя душа – моя душа

Твоя боль – моя боль

Что бы ни было

Навсегда

Вместе»

Женя больше не плакала. Она сидела, вцепившись ногтями в ладонь Сергея, и судорожно сглатывала горлом боль. Почему-то тяжело было смотреть на Лесино лицо – совсем не соответствовала веселая фотография трагичности своего расположения.