Просто мы научились жить (2010-2012)

Соколова Александра Ивановна

– Марина рассказала тебе что-то, – Лёка наконец заговорила, и в каждом её слове звучал металл, – и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?

Женя вздрогнула, как от удара. Господи, как же она жалела…

– Нет, не этим. Её правду подтвердила Янка.

– А чем Янкина правда лучше моей?

Она не спрашивала, о какой именно правде идет речь, и именно это вдруг зародило в Жене сомнения. А вдруг?

– А Саша? – Выкрикнула она. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши,

а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?

Она кидала вопрос за вопросом, в суетной надежде, что всему этому есть простое объяснение, и оно сейчас, сейчас произойдет. И с каждым словом видела, как сильнее и плотнее закрывается Лёка, уходя куда-то вглубь себя, растворяясь и пряча блеск из глаз.

Она не ответила ничего. Несколько минут сидела, раскачиваясь, а потом поднялась на ноги и ушла вглубь дома.

Женя осталась сидеть. В этот момент она ненавидела саму себя – за то, что приехала, за то, что искала, за то, что рискнула задать все эти вопросы. Она не понимала, что теперь делать – нужно было, конечно, вставать и уходить, потому что было ясно – Лёка не вернется. Она больше не хочет с ней разговаривать, не хочет её видеть.

Но ноги почему-то отказывались слушаться. Женя с удивлением обнаружила, как подступает к горлу забытая уже тошнота.

– Смотри, – Лёка появилась неожиданно, и волна облегчения накрыла Женьку с головой. Она удивленно смотрела, как Лёка садится рядом, как бережно кладет на колени альбом с фотографиями.

На первой из них Женя узнала саму себя – молодую, красивую, в драных донельзя джинсах и косухе, с немыслимой прической на голове.

– Это после майской демонстрации, помнишь? – Улыбнулась Лёка. – Мы гуляли тогда с тобой и Кристей, и она сделала несколько снимков.

На второй фотографии было уже несколько человек – Женька, сидящая на коленях у Лёки, рядом – Шурик, Светка и Кристина с Толиком.

– Это «База», какая-то дискотека. Не помню уже, какая.

Дальше было несколько фотографий с игры, в костюмах, и несколько – простых, бытовых, общажных.

Лёка листала альбом, улыбаясь, и рассказывая что-то про каждый снимок, а Женя, притихшая, сидела рядом и поверить не могла в то, что всё обошлось.

Она ахнула, увидев на следующей фотографии Ксюху на сцене, в окружении огней светомузыки. Новый образ так мало соответствовал старой знакомой Ксюхе, что Женя едва её узнала.

– А это я, – Лёка ткнула пальцем в худюшую светловолосую девушку, стоящую рядом с Ксюхой, и Женя не поверила своим глазам, – мало похожа, да? Рассвет моей женской привлекательности, прошедший под знаком кокаина.

Она листала фотографии, одну за другой, и все они были похожи – яркие огни, яркие девушки, сцена, клуб, и снова сцена, и снова девушки. А Женька, замерев сердцем, ждала, что же будет дальше. И дождалась.

Лёка. В больничном халате. Бледная как смерть, и такая же худая. Но глаза снова синие, цвет вернулся в них. А рядом с ней – на лавочке – женщина, по виду сильно старше, тоже одетая в халат и повязавшая на голову косынку. Они сидят рядышком, держась за руки, и Лёка, хоть и смотрит в объектив, но видно,

что все её мысли и чувства направлены не вперед, а вбок – туда, где улыбается потрясающе красивой и доброй улыбкой эта женщина.

– Это единственный раз, когда меня приехала проведать одна из девчонок, танцевавших в шоу. И сфотографировала нас. Я отказывалась, боялась, что это может стать плохим знаком, но она захотела, и я… согласилась.

Женя слушала, и не замечала, как по её щекам одна за другой катятся слезы. Она смотрела на Лёкин профиль, на то, как трепетно она держала в руках это фото, и боялась, что сердце просто не выдержит.

– Она умерла через неделю после того, как был сделан этот снимок, – просто сказала Лёка, и от этой простоты стало вдруг еще больнее и горче, – а еще через два дня мне привезли готовую фотографию.

– Почему они сказали мне, что ты лежала в этой больнице?

– Потому что это правда. Я плохо помню первые дни после её смерти. Кажется, я кричала, дралась. Мне было даже не больно. Это было что-то, что невозможно вынести и невозможно изменить. И они оставили меня там, на какое-то время. Пока я не смогла… идти дальше.

То, что она говорила, было так просто и звучало так буднично, но за этой простотой скрывалось столько горя, что Женя уже не смогла больше сдерживать слез. Она обняла Лёку за шею, и прижалась к ней так тесно, как только смогла.

– Она, наверное, пришла позже, эта медсестра, – прошептала она, озаренная внезапной догадкой, – и поэтому не знала… Сашу.

Похоже, что Лёка её не услышала. Она продолжала с нежностью смотреть на фото, так, будто Жени тут вообще не было. И только насмотревшись вдоволь, перевернула страницу альбома.

– А вот уже Питер. Никаких наркотиков, никакого алкоголя. Работа, работа, и только работа.

Женя смотрела на фотографии, и думала – и эти клубы Марина назвала третьесортными? То, что было изображено на снимках, было действительно высшим классом.

– Вот Янка, и вся банда. Это мы ездили в Петергоф на выходные. А это мы с Катей и её ребенком. Тут мы уже помирились, кажется.

– Подожди, – Женя положила руку на альбом и заглянула Лёке в лицо, – скажи мне еще вот что. То, что ты рассказывала о том, как закончились ваши отношения с Мариной. Ты ничего не выдумывала?

– Нет, – пожала плечами Лёка, – я никогда не вру.

– Но Марина рассказала мне совсем другое.

– И её правда понравилась тебе больше.

– Да нет же! Но пойми, я звонила Яне, и она подтвердила, что никакого скандала не было…

– Мелкая, – Лёка убрала альбом и взяла Женю за руки, – послушай меня. Ты пришла просить у меня правды. Я дала тебе её – такую, какая у меня есть. Я не знаю, какая правда у Марины, и какая у Яны, и я не готова отвечать за их правду. Если тебя не устраивает моя – что ж… Другой у меня нет.

Она смотрела так искренне и так трогательно, что у Жени снова выступили слёзы на глазах. Боже мой, что же она наделала? Ведь это она, она, маленькая Ленка, честная и открытая. Причиняющая боль, и бегущая от расплаты, но никогда не сказавшая ни слова лжи. Как она могла в ней усомниться?