Просто шли по дороге звери…

Захарцева Наталья

Ветер дунет и унесёт.

Окно

Бежит, роняя мячик, человек, и с человеком происходит век, и день, и год, и месяц, и неделя. А человек бежит, не чуя ног. И чувствует, как хлопает окно, и снова от апреля до апреля в нём дует ветер, в нём поёт скворец, скрипят качели в мамином дворе, и падает

листва, и зреют сливы. На тонкой леске сушатся грибы, и человеку разрешают быть, конечно, обязательно счастливым.

Растёт макушкой в небо человек. Всё меньше глупых сказок в голове, наверно, есть, наверно, притаились, запрятались в секретные места. И человеку разрешают стать. Но выбор небогатый – или/или. Он не бежит – он едет и идёт. Чего бежать, поди не идиот, а если идиот, то неопознан. Вычёркивает даты, имена. Подсматривая в щёлочку окна, по-прежнему украдкой видит звёзды.

Сидит в удобном кресле человек. Жена у человека, кошки две. Приятно будет вместе встретить старость. А там уже трава, уже земля. Но кошки ночью шастают гулять в ту форточку, которая осталась.

Наутро их глаза синее льда. Ещё жена повадилась летать – не запретишь же, не закроешь в ящик. Над скатертью из городских огней, вздыхая, человек летит

за ней, причём необязательно изящно. В конце концов, зануда и ворчун, усталый человек чехлит к врачу и просит: доктор, посмотрите, что там. Вот тут, под старой майкой, ну, в груди, меня ужасно что-то холодит. И колет так, что ни в одни ворота. Профессор говорит: посмотрим, но, голубчик, да у Вас в груди окно. В нём лето, космос, монстры под кроватью, луна, кометы, лестницы, миры. Решайте: надо – я могу закрыть. И человек кричит: не закрывайте!!!

Четверо

Индейским было лето, и пироги уже поплыли по небесным рекам.

Сидели в понедельник у дороги четыре несерьёзных человека.

Один – в широкой клетчатой рубахе. Совсем седой, хотя ещё не старый. Он рассуждал про вирусы и баги, любил попеть, но глупо без гитары. А может, без гитары он стеснялся и забывал слова любимых песен.

Пищал комар, мариновалось мясо в какой-то совершенно адской смеси.

Другой – прямой, красивый, загорелый, в бандане и с пацификом на майке. Сидел, из тонких веток делал стрелы. Так хохотал, когда они ломались, и корчил уморительные рожи.

Неслись по трассе пыльные машины. Из леса вылез недовольный ёжик и скрылся по делам своим ежиным.

А третий – тоже очень несерьёзный – забыв про антисептик, брал руками из лужи чуть мерцающие звёзды,

чтоб ночью их развесить светляками.

Носил не по погоде толстый свитер и шмыгал носом: парни, аллергия. Все трое – незначительные с виду, нелепые, дурацкие, другие.

Четвёртый – просто пугало, скелетик. На нём болталась кофта, как на палке. Таскал конфеты (думал – не заметят), жевал печеньки (думал, что не спалят).

Но – замечали. Вкусно пахло сено, горел костёр, травились анекдоты. Бесились у обочины Вселенной четыре несерьёзных

идиота. На горизонте красовался город: дома-костяшки, улицы-морщины.

Болтали Смерть, Война, Чума и Голод, примерившие новые личины. Ржавели танки, застывала лава, тонули голоса в весёлом шуме. Сидели чудаки. Им было славно. Во вторник на земле никто не умер.

Держись подальше

Кто в детстве книги читал взахлёб, звездой раскинувшись на диване, приобретает разбитый лоб и кучу опций для выживаний.

– А если так? Посмотри-ка, цел.

– А если так? Полюбуйся, дышит.

И вон, с ухмылкою на лице, опять сбегает гулять

по крышам.

– Ну, бить же пробовали? а то.

– и что «а то»? Да смеётся только.

Из непослушников, из шутов, пылища ржавого водостока.

А деньги?

Деньги-то всем нужны? Он отказался – чего, богатый?

Мы про реальность, а он про сны, про лес, про рыцарей, про пиратов.

Фигню малюет, избави Босх.

В картинах нет никакого вкуса.

Он говорит – к нему ходит бог, а это, в принципе, богохульство.

Вот устыдился бы и молчал.

А бог, и правда, к нему приходит, сидит на кухне и цедит чай, и проповедует что-то вроде,

мол, возвращаясь из облаков, на бесконечном крыле полёта –

люби безбашенных дураков.

Держись подальше от идиотов.

Лиса

Если ты отшельник – сиди в нирване, если ты прохожий – то вот тропа.

Я танцую, шельма, на самой грани. Мне живётся сложно. Я телепат. В ремесле я мастер, искусник, дока.

Мне кричат – нельзя зарывать талант, потому что, братец, талант от бога, потому что, братец, талант

не клад, чтобы прятать в ящике под кроватью, в рюкзаке, в кармане, на чердаке.

Я хочу признаться: талант – проклятие. Ну давайте, с кем поменяться, с кем?

Я бы точно с радостью, без истерик, даже денег дурню бы приплатил, улетел, уплыл бы на тихий берег.

Голоса навязчивы как мотив: в них чужие ссоры, разводы, вехи, в них осиный кокон, сплошной репит.

Я живу под солнцем, на самом верхнем, а в подъезде кто-то опять не спит.

По ночам слова я крошу с балкона равнодушным птицам – такой прикол. Никаких чудес, никаких драконов, никаких красивых волшебных школ, никакой вершины, куда стремиться. Ноутбук и чашка – согреть ладонь.

В сентябре приходит ко мне лисица, как цветок, как зарево, как огонь. И вот тут бывает мне интересно, и вот тут пытаюсь сообразить: её мысли пахнут травой и лесом? Или первым рыжиком из корзин? Ежевичным ветром? Кленовой шалью? Паутинным сном, что вцепился в мех? А лиса, хитрюга, не разрешает, здесь она, осенняя, круче всех.