Просто сказка...

Тимофеев Сергей Николаевич

Про серебряную девицу сам знать должон. Помнишь, как новгородцы да белозерцы чудь белоглазую гнали? Племя то и землями бескрайними владеет, и рудников серебряных не счесть. А эти лапотники что? Их хлебом не корми - дай мечом с помахать, по делу и без дела. Вот и домахались. Чудь та под землю ушла, вместе с богатством своим. Поговаривают, что и по сей день слышно, как они под землей живут, переговариваются, песни поют. С такими-то богатствами отчего ж не жить? А ушкуйникам этим, рыбоедам, одни бабы каменные на горах и остались.

А золотое царство - одна столица чего стоит. Недаром Магаданом Солнечным прозывается. Кто побывал - сказки плетет, что, мол, глаз не оторвать, до того красив. Золото

вокруг. Вот помыкаются-помыкаются по Руси, да обратно туда - больно золоту силушка великая притягательная дадена. А просторы там какие, а богатства земельные? Чем хошь торгуй - хошь водою черною горючею, хошь воздухом смрадным горючим, а хошь лесом - вовек не перерубишь. Пушнина, рыба...

Вот и смекай, для чего тут терема поставлены. А что тебе страннички, калики перехожие на ушко нашепчут... Так они как подопьют, у них семь верст до небес, да все лесом. Здесь же агитация наглядная. Вот, мол, женишок дорогой-названый, какая жизнь тебя ждет-поджидает. Что сыр в масле кататься будешь, что кот на маслобойне. Принцесс-то видел? Одна другой краше, такую любой за себя возьмет, да не про всякого пойдет. А ты - орда, орда... По старинке живешь, право слово...

Скоро сказка сказывается, споро дело делается... Стучат-перестукивают копыта, где травушку-муравушку примнут, где пыль приподнимут с дороги понаезженной, телегами побитой. А с беседой доброй и путь короче. Настала пора солнышку красному за моря-леса в терем свой небесный возвращаться, месяцу-месяцовичу порядок земле держать. Вот и стали путники наши на ночлег пристраиваться у опушки лесной, дерев закраины, возле ручейка звонкого.

Побежали-пожурчали огоньки по лапничку да по дровишкам, что Владимир с Коньком собрали пока царевич коня своего богатырского расседлывал, благо валежника валялось вдосталь. Веселее стало, как огонь принялся. Чего уж там, какие рожицы выписывает отблеск на лицах, да все переменчивые!

– Эх-ма, - протянул Горбунок, устраиваясь у костра, ну словно кошка легла - передние ноги под себя вобрал, задние набок, хвост вдоль тулова.
– Кабы сейчас повечерять чем... Цельный день ведь росинки маковой во рту не было...

– А чего ж не повечерять-то?
– удивился, присаживаясь, Иван.
– Вот прямо сейчас и перекусим. Только вот скатерку-самобранку достану да расстелю. А эт-то мы мигом.

– Самобранку, говоришь?
– недоверчиво протянул Конек.
– И где же ты чудо такое заморское ухватил? Что-то я и не припомню, когда остатним разом видывал. Погодь-погодь, - даже приподнялся он, когда царевич, вытащив из-за пазухи кафтана тряпицу, свернутую в узелок, бережно разостлал на траве и огладил ладонями.
– Ты что ж, басурман, шутки строишь?.. Где это видано, чтобы кусок дерюжный за скатерть выдавали? Али посмеяться решил? Ни тебе росписи красной, ни тебе шитья златом-серебром...

– А ты не спеши, скоро хорошо не родится. Вот послушай, что с батюшкой моим приключилось. Поглянулся ему как-то раз немчин заезжий. Правду сказать, и мне он глянулся. Рассказчик, каких поискать! Такие пули лил - мое почтение. И все-то у него гладко выходило. Наш мужик-сказочник он что? Сказал - что медведя заломал, соврал - в три версты объезд. А немчин соврет, вверх глянешь - шапка свалится, а слово к слову подогнано - иглы не проткнешь. То он на Луну летал, про жителей тамошних баил, то про плавания свои, как он острова сырные нашел, то клюквой его чуть не убило... Ну да не о том речь... Во-от...

Уж уезжать он собрался, в Неметчину свою, пир батюшка закатил горой, отпускать все не хотел, иди, говорит, ко мне в летописцы, историю царства моего писать. А я как представил: а нут-ка немчин согласится? Ведь понапишет же... Но тот ни в какую.

Не поминайте, баит, лихом, а на прощанье я тебе, царь-государь, подарочек преподнесу. В странствиях, баит, заморских своих, довелось мне в славном городе Брюсселе побывать, там мне скатерку кружевную подарили, да не простую - самобранку. Вот тут она, в ларце. Только вот подарили с условием, что передаривать ее не с руки, а продать можно, хоть за грош ломаный. Ну, гроша ломаного мне не в надобность, не нумизмат, чай, а вот людишки твои дворовые поговаривали, ефимок у тебя золотой имеется, неразменный. Ну, такой, что хоть ты его хоть в корчме пропей, хоть за столом карточным оставь, он все одно к хозяину возвернется. Мне бы такой, нужон очень. Я ведь, грешным делом, страсть иногда люблю беса потешить. Случается - до исподнего. А так - и память о тебе, царь-батюшка, и польза кака-никака.

Поменялись они, а наутро, как уехал немчин, батюшка меня и позвал. Я ему, говорит, шельмецу, пятак медный неразменный вместо ефимка подсунул, все одно проиграет, с него станется. А мы в прибытке остались, смекаешь? Давай-ка мы с тобой отутренняем, капусткой да с огурчиками, а? Достал скатерку из ларца... Ох и лепота, правду сказать! Кружево витое, переплетено мудрено, тут тебе и корабль по волнам бежит, и берег морской, и город стенами из моря встает, и солнце, и месяц, и чего только нет... Расстелил ее батюшка, поахали мы на работу заморскую. Ну, да с лица не воду пить, махнул рукой батюшка, давай-ка нам, скатерка самобранная, для начала по огурчику солененькому, хрустящему, с ледничка, да капустки, чтоб с клюквою, тмином, пряностями индейскими, кваску по жбанчику...

Не успел произнести, как скатерка та - порх - и в окно. Только и видели, как бахромой плетеной помахала. Взъярился батюшка, объегорили, мол, подкузьмили, я с немчином по-честному, по-благородному, по-царски, одним словом, а он со мной шутки-прибаутки творить? Скатерку неразменную подсунул? Поймать, лиходея, да на кол! А где ж его поймаешь? По нашим-то дорогам...

Погоревал-погоревал, да делать нечего. Не судьба стать... А только глядим, ввечеру, явилась - не запылилась. Влетает в опять в окно, и прямо на стол - шлеп! А на ней - батюшки-светы!
– и впрямь, капуста с огурцами... Волнами вся ходит, пищит чего-то не по-нашенски. Батюшка - толмача. Тот и перевел. Так, мол, и так, говорит, аж из самого Брюсселю капусту ту доставила, как ни есть брюссельскую. И огурцы оттудова же. А за квасом сей минут, вот только отдышусь, да слетаю...

Хотел батюшка попервоначалу ее на тряпки пустить, осерчал больно, топал, кулаками махал, а как в ухо толмачу съездил, вроде остыл маленько. Челядь-то глаза да рты поразевала, а потом за бока схватилась, гогочут, удержу нет. Но один из дворовых смекнул, что делать, что сказать. Есть, говорит, царь-батюшка, посад один, Ивановский, глухомань-глухоманью, а девки спорые живут. Ткать-шить мастерицы, супротив них в целом свете не сыскать. Ведуньи, одно слово! Вот ты б туда скатерку эту и послал, да злато-серебра на шитье, они б тебе и услужили. Почесал батюшка затылок, пораскинул так и эдак, рукой махнул. Делай, мол, что хочешь, хоть обратно в Брюссель пошли, только убери ты орясину эту с глаз долой.

Сослужили-таки девки Ивановские службу царскую. Всю ту прелесть заморскую по ниточке-веревочке раскатали, да обратно и сплели по своему. Неказисто вышло - не беда, что ж с того? Зато и щи тебе мясные, и юшка наваристая, и пельмешки без спешки, и бок бараний с гречей...

– Так-таки без изъяну малого?..
– не поверил ему Конек.

– Ну, - протянул Иван.
– Не без того. Недосол там, пересол, - дело обычное, житейное. Кто ж без греха?.. А отведай-ка пирожка с вязигой, - протянул он пирог Коньку, - с ушами съешь.