Просто солги
Шрифт:
Я пытаюсь мысленно отыскать для Катрин и ее брата слова утешения, пытаюсь понять, почему мобильный Джо оказался у Шона. Какого… вообще Шон там делает?
Стены бетонные, но мне почему-то кажется, что они тоньше картона. Что я могу надавить на них пальцем, и они тут же рассыплются и превратятся в мелкий песок. Мне кажется, что стены — они пластилиновые, и я могу слепить из них что угодно.
Мне кажется, что все дело в стенах. В том, что они все впитывают, как губки, в том, что позволяют мне слышать то, что я, по сути, слышать совершенно не должна. Они доверяют
Я чувствую, как там, за стеной, внезапно что-то отлетает в сторону и с шумом падает, ударяясь об стену. Опять эти стены…
Я слышу, как Катрин кричит, громко, истерично, как будто пытается не спасти свою жизнь, а всего лишь достучаться до брата.
А затем я слышу тишину. Слышу, как там, за стеной, все замолкает.
17. "Если он просит тебя молчать — послушай свое собственное сердце. Если оно тоже молчит — значит, тебя уже нет"
В Нью-Йорке — полдень. На одной из оживленных улиц, вероятно, тоже.
Я задираю голову вверх и пытаюсь прочитать бледную крупную надпись на выцветшем от времени и дождя проспекте.
"Если он просит тебя молчать — послушай свое собственное сердце. Если оно тоже молчит — значит, тебя уже нет".
Рекламная растяжка призывает жертв насилия звонить по телефону доверия. Я недовольно фыркаю.
…
— Все вы молодцы, — я снисходительно окидываю взглядом класс и останавливаюсь на пухленькой девочке, стыдливо опустившей глаза. — Все. Абсолютно все в этом году прекрасно поработали. Думаю, когда мы встретимся с вами этой осенью, мы уже сможем приступить с вами к более сложным упражнениям. Но помните: работать-работать…
— …и еще раз работать! — хором заканчивает за меня класс, и мы вместе смеемся.
— Давайте похлопаем себе. — Раздаются гулкие удары детских ладошек, и я незаметно для всех с облегчением вздыхаю. — Все, всем спасибо. Увидимся после летних каникул.
Маленькие раскрасневшиеся от усердий девочки торопливо семенят к выходу, и я остаюсь в большом зеркальном зале одна. Но только через стекло за мной наблюдает пара внимательных синих глаз. Изучает, рассматривает.
Я подавляю свои предчувствия и, как ни в чем не бывало, начинаю сматывать провод от магнитофона.
— Кесс? — Голос совсем рядом. Бьет по барабанным перепонкам.
Собрав всю оставшуюся волю в кулак, я поднимаю глаза на своего посетителя.
— Что ты хотел, Шон? — бросаю я, вновь вернувшись к сматыванию провода. Стараюсь не смотреть на него, не вздрагивать от его слишком обжигающего взгляда. Взгляда, проникающего во все внутренности.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Кесс? — спрашивает он спокойно. Только вот дышит часто — я слышу — и это его выдает.
— А должна? — огрызаюсь.
Шон не отвечает, и я думаю о том, насколько он похож на Кима. Но ведь все браться
Он молчит, а я не сразу понимаю, что он не уйдет отсюда, пока я не выложу ему все, как есть. Думает, я ему что-то должна за те несколько недель, что он тащил меня на своей шее. Думает, я должна поблагодарить его за то, что он познакомил меня с Джен — мы же стали с ней лучшими подругами. Думает, что, несмотря на то, что теперь я снова вижу, я по-прежнему слепая. Такие как Шон вообще много чего себе позволяют.
— Я не собираюсь разговаривать с тобой об этом, — наконец, выдавливаю я, пытаясь не сорваться в нервный крик. Пытаюсь не поддаваться на провокацию.
— Видела транспарант? — неожиданно спрашивает Шон, и я вздрагиваю.
— Перед зданием?
Он кивает.
— Я тоже подумал, какая действенная вещь, длинный номер телефона, на который ты можешь позвонить, если тебя держат в четырех стенах, прикованной к батарее. Или, скажем, когда твой подсаженный на всякую дрянь братец заставляет тебя все свободное время тратить на поиски новой дозы, а затем в порыве бешенства избивает тебя до потери пульса. Действительно, что может быть проще, позвонить по телефону доверия и рассказать все малодушной диспетчерше, у которой у самой четверо детей и муж, не вылезающий из запоя? Не так ли, Кесс?
— К чему ты ведешь, Шон? — шиплю я сквозь стиснутые зубы.
— А к тому, Кесс, что они могли сделать с тобой то же самое. И тебе еще повезло, что они использовали тебя как натренированную на запах наркоты собачку, а то ведь могли и…
— Заткнись, Шон, — требую. Уже не прошу — требую. — Где Джозеф?
Шон пожимает плечами, и я внезапно ловлю себя на мысли, что Ким, возможно, делает это так же. Так же пожимает плечами или смотрит, чуть прищуренно.
— А как у тебя оказался его телефон? — спрашиваю я после секундной паузы. Уже не могу разобрать, кому важнее от другого узнать информацию — мне от Шона или Шону от меня.
— Нашел, — с издевкой отвечает Шон, и я понимаю, что он мне не скажет, пока я сама не расколюсь. Что ж, вполне равноценная сделка.
Шон смеется надо мной. Думает, я смешная. Но цирк уехал. В цирк мы пойдем на следующей неделе.
…
Я ищу, где на панели радиоприемника отключается звук, но это просто не предусмотрено. Никто не подумал, что какой-нибудь сумасшедшей Кесси придет в голову убавлять звук до нуля. Избавляться от звука.
Они все много чего не предусматривают. Не думают о том, что эти транспаранты — только красная тряпка, но не для жертв насилия, нет, — для насильников. Они даже на секундочку не допускают, что слишком тонкие стены — это тоже плохо, что за слишком тонкими стенами слышно слишком много. Они не знают, как пахнет героин. А я знаю, я чувствую его за несколько миль и чувствую постоянно. Это как получить на Рождество от своего обожаемого бойфренда совершенно тошнотворные духи и пользоваться ими каждый день, чувствовать на себе этот прожигающий кожу запах. Да, можно бросить парня, выкинуть духи, можно уехать из Нью-Йорка, но я не могу. Пока не могу.