Просто солги

Кузнецова Ольга Исааковна

Одним ухом слушая монотонный голос с экрана, я устанавливаю в духовке нужную температуру — не хочу, чтобы Жи ела перетушенное мясо.

— Спасибо за предоставленное слово, Лиз. Ну, это было очень сложно. Сначала я думала, что то, что я принимала, было вполне безобидно для меня, и я продолжала так думать, даже когда пересела на вещички покрепче. Однажды моя мама спросила у меня: "Тина, ты, что, съехала с катушек?" На что я ей ответила: "Нет, мам, я как раз "на" катушках". И, знаешь, именно в тот день я поняла, насколько

сильно я влипла. Говорят, признать проблему — это уже верный путь для ее решения. Так вот, заявляю со всей уверенностью, чел, который это придумал, — просто гений.

— Хорошо, Тина, а теперь расскажите нам, как вы выбрались из этой ямы.

— Я не помню, Лиз, честное слово, не помню. Помню только, что Гаррет, мой жених, все время говорил мне что-то, все время помню его лицо перед своими глазами. Думаю, нужно спросить у него…

Внезапно, изображение, заигрывающе подмигнув мне несколько раз, исчезает, и на его месте тут же образовывается разномастная радужная картинка, сопровождающаяся противными шипящими звуками.

Я бесшумно выругиваюсь про себя и, немного подумав, останавливаюсь на двухстах градусах. Хорошо пропеченное мясо — вот успех сегодняшнего вечера.

Вытираю покрытые жиром руки об передник и слышу в прихожей знакомый топот детских ножек. Звук, который я смогу различить среди тысячи похожих.

— Кесси-Кесси! — Жи вбегает на кухню и начинает, точно заводная юла, крутиться вокруг собственной оси. У нее на лице расплывается широкая смешная улыбка. И я улыбаюсь ей в ответ. Потому что улыбка — это то, что от нас ожидают, а я должна оправдывать ожидания.

— Жи, что случилось? — сквозь смех выдавливаю я, наблюдая за тем, как девочка медленно начинает останавливаться и как качает ее крохотное тельце из стороны в сторону из-за временной дезориентации в пространстве.

— Тебе письмо, Кесси, — наконец, остановившись, выдыхает Жи и ловким движением фокусника достает спрятанный за спиной чуть помятый желтоватый конверт. — Это первое письмо, которое нам прислали с тех пор, как мы здесь живем! Это что-то значит, Кесси, я знаю! Это что-то значит!

На маленькой мордашке отображается бесконечное детское веселье и, захватив со стола кусочек булочки, Жи, как комета, покидает кухню и отправляется в комнату. В мою комнату — в ее комнату — в по-настоящему нашу комнату.

Я недоверчиво вскрываю конверт одним надрезом кухонного ножа. Как будто вспарываю кашалоту брюхо и слышу при этом характерные потрескивания. Одно движение — и перед тобой уже разложены все внутренности.

Я боюсь, и страх этот необоснованный. Или нет…

Пробежавшись глазами по криво написанным строчкам, выведенным диким сумасшедшим почерком, я опускаю свой взгляд ниже. На размашистую яркую подпись. Подпись, поставленную кровью.

…

В

его глазах — сомнение. Он смотрит на меня как обычно, слегка прищурившись, и наверняка мысленно прикидывает, в своем ли я здравии.

У него глаза — синие. По-настоящему синие — не такие мутные, как у меня, или, возможно, даже у Кима, — с голубыми прожилками, пронизывающими зрачок, точно хитросплетенная сеть капилляров.

В один миг его глаза — закрыты.

— Джо? — тихо подаю голос я. Боюсь к нему прикоснуться, боюсь дотронуться или сказать хотя бы еще одно слово. Лишнее слово, то, что за гранью дозволенного.

Он не слышит меня — даже не притворяется, а действительно не слышит. И мне страшно за него, потому что он не может чувствовать.

— Джо! — мой голос срывается на крик, а он все равно отказывается впускать мой истеричный голос себе в голову.

Из глаз выкатываются первые предательские слезы. Слезы, которых не просили появляться, которых стыдятся, которые прячут и никому-никому не показывают. Жидкие бесценные бриллианты, лужа из нефти — все, что угодно, на что уже противно даже смотреть.

Я думаю, что слезы — это слабость, поэтому глотаю их, загоняю обратно — лишь бы не показывать ему, какая я на самом деле слабая.

Мгновение — и он снова смотрит на меня. Как-то непонимающе, с подозрением. Как будто видит впервые, слышит впервые, чувствует…

— Мать твою, Кесси, прекрати реветь! — пытаясь совладать с собой, шикает он.

Но я уже не слышу (или не слушаю) и даже уже не пытаюсь сдерживать слезы.

Внезапно Джо хватает меня за плечи — от неожиданного прикосновения я резко захлебываюсь воздухом — и начинает трясти как мешок с картошкой. Как будто хочет вытрясти из меня все мои тайны, все мои скрытые мысли, хочет опустошить меня всю, выпотрошить из меня всю плешь… Он хочет…

— Кесси, посмотри на меня! — рычит он, и я с трудом разбираю каждое его слово. — Я сказал, смотри!

Это унижение, когда тебя заставляют быть сильнее, чем ты есть. Становится обидно, что кто-то питал на твой счет пустые иллюзии, кто-то верил в тебя и думал, что ты — это Кесси, которой все нипочем. Кесси, которая одним пальцем левой ноги может свернуть горы.

Я смотрю, стараюсь смотреть ему прямо в глаза, но не вижу в них ничего, кроме собственных отражений. И в этих отражениях я жалка, в них я — Кесси, вызывающая жалость. Зареванные мутные глазницы, покрасневшие веки, сверкающие какой-то болезненной влагой синяки под глазами… Да, я действительно та, кого можно только жалеть. Не убивать, не ненавидеть, не кричать, топать ногами и просить, чтобы я посмотрела ему в глаза. Я достойна только жалости — ничего больше. Ничего лишнего.