Просто спасти короля
Шрифт:
– Мое сердце немеет, Никита. Я жду беду.
***
Да, - размышлял уже про себя господин Гольдберг, - Византия... Сколь много потеряла Европа от ее гибели! И сколь много обрели враги Европы, приняв в свои руки наследие второго Рима! Ведь именно ромейская культура превратила арабов из скопища диких племен в блестящую цивилизацию, многие столетия бросавшую вызов диковатым по сравнению с ними европейцам. Именно византийской наследие сделало то же самое с полчищами пришедших в Анатолию османов...
Между тем, меланхолические размышления Евгения Викторовича были
Господин Гольдберг обернулся в поисках источника звуков и обнаружил самую обыкновенную деревянную флейту. Вот только находилась она в руках у господина Дрона! Теперь представьте себе, государи мои, двухметрового громилу, упакованного в сплошной доспех и верхом на звероподобном жеребце. За спиной на ремне болтается огромный меч. Поводья примотаны к луке седла (хороший конь в группе - все равно, что трамвай на рельсах). А в пальцах у громилы флейта и он этими пальцами довольно ловко перебирает! Не можете? И господин Гольдберг бы не смог, если б не вот она - картинка!
А звуки, между тем, плыли, как магнитом притягивая к себе лица спутников. Вот замолчали святые отцы, вот начали оборачиваться ехавшие впереди воины сэра Томаса. Звуки то уходили вверх по ступеням пентатоники, то возвращались вниз, снова вверх, и вновь обрушивались через пониженную третью "блюзовую" ступень глубоко вниз - к шестой, и снова уходили вверх, старательно обходя первую. Ведь первая - это остановка, конец, "поезд дальше не идет". А джаз - это движение, нескончаемые переходы от напряжений к "релаксу", завершающемуся обязательно еще большим напряжением.
А, между тем, владелец заводов-газет-пароходов завершил тему и перешел к импровизациям. Чем-то его соло напомнило господину Гольдбергу записи американского кларнетиста и саксофониста Вуди Херманна сороковых годов прошлого века. Такой же полный отказ от пентатоники, на которой построена сама тема, и весьма изысканное опевание третьей и седьмой ступеней минора. Но господин Дрон-то, этот 'заводской' бандюган, откуда этого всего понабрался?
А в воздухе, между тем, уже плыли звуки, "Solitude". Затем несомненный хит всех времен и народов - гершвиновский "Summer Time". Дальше "Harlem Nocturne" Эрла Хагена, "Autumn Leaves" Джозефа Космы, "Smoke gets in your Eyes" Керна... В общем-то, музыкальные вкусы господина Дрона были понятны и не сказать, чтобы очень утонченны. Медленный, тягучий, очень простой, но и очень "свинговый", насколько только это вообще возможно, свинг. Ну и что, что простой! Десятки тысяч любителей джаза двумя руками подписались бы под музыкальным выбором почтенного депутата. Да и господин Гольдберг, пожалуй, тоже.
Но откуда это у него, ни разу в жизни - в отличие от Евгения Викторовича, "мальчика из хорошей еврейской семьи" - не переступавшего порога музыкальной школы?
Между тем, движение в голове их небольшой колонны, похоже, застопорилось. Нет, снова двинулись вперед, лишь две всадницы - графиня и ее камеристка - остались на обочине. Судя по всему, леди Маго решила к ним присоединиться! Ну, все - сейчас небо упадет на землю или случится еще какая-нибудь гадость, вроде
Евгений Викторович, не переставая улыбаться, помянул про себя Богоматерь и всех святых до четвертого колена. Ну, Сергей Сергеевич, ну накликал!
Приблизившись вместе с колонной к стоящим на обочине всадницам, почтенный историк вместе с отцом Бернаром потеснились, и всадницы молча заняли образовавшееся место. Господин Гольдберг пробормотал что-то вроде "Рады вас приветствовать, леди, в нашей маленькой компании!", но никакого отклика не получил. Наконец, графиня подняла глаза на господина Дрона и своим хорошо поставленным голосом известила окружающих:
– Очень необычная музыка. Мне никогда не приходилось такой слышать. Хотя я довольно много путешествую.
Ага, - саркастически подумал господин Гольдберг, - из одного угла сиволапой средневековой Франции, в другой. Много ты в свои, сколько тебе там лет от роду, напутешествовала! Господин Дрон, однако же, и здесь проявил чудеса дипломатической выдержки. Ибо ни словом, ни жестом не выразил, что он думает о малолетней "многоопытной путешественнице". Вместо этого он просто и мягко ответил:
– Это музыка моей родины. (Ну, загнул!
– хихикнул про себя господин Гольдберг, - Англо-еврейско-негритянский джаз - музыка его родины!) Ее играют, когда хочется отрешиться от всего и хоть на какое-то время не думать ни о чем, кроме звуков.
– Если бы такую музыку играл какой-нибудь пастушок, я бы признала ее и удивительной, и чарующей. Но в исполнении могучего рыцаря!
– Графиня требовательно сверкнула глазами, словно настаивая на немедленном ответе. Причем, желательно, оправдательного свойства. Но тут же не выдержала и продолжила сама.
– Разве не музыка сражения должна услаждать слух воина? Разве не являются образцом для каждого, держащего в руке меч, грозные стихи мессира Бертрана де Борна, поэта-рыцаря? Леди сжала маленький кулачок и с воодушевлением продекламировала:
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: "Вперед! Смелей!"
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: "На помощь! К нам!"
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям
– Разве не таковы стихи настоящего рыцаря?
– Графиня вновь воткнула потемневший взгляд в переносицу Капитана.
– И разве не музыка веселого пира и яростной битвы более пристойны мужу войны? Разве сможет он, размягчив сердце нежными звуками ваших удивительных напевов, раздавать затем смертельные удары недругам или недрогнувшей душой принимать их, когда придет и его смертный час?
Все, депутат попал! Господин Гольдберг тяжело вздохнул и приготовился к неприятностям. Только литературно-художественных диспутов им для полного счастья и не хватало. Интересно, как этот на коленке деланный музыкант собирается выкручиваться из-под пресса своей средневековой критикессы?