Пространство памяти
Шрифт:
НАГИМИ МЫ НА СВЕТ ИЗ ТЬМЫ ВЫХОДИМ, — пел его любимый ансамбль. СТРАХ — НАШ БОЛЬШОЙ БРАТ — ДЕРЖИТ ВСЕХ НА ЗАМЕТКЕ, — запели голоса, и Джонни открыл глаза.
Прямо перед ним стояла Софи. Она была совершенно нагой. Глаза ее были широко открыты, но его не видели.
— Элва, — говорила она тихим и нежным голосом, какого Джонни никогда от нее не слышал. В одной руке она что-то держала, другую, левую, прижимала к щеке. — У меня разрывается сердце. — Голос у нее был таким же старческим, как и раньше, но в нем не было спокойствия. Он прерывался от отчаяния. — Я этого не переживу. Я никого
Джонни медленно сел. Он пристально посмотрел в ее круглые глаза — слезы наполнили их и потекли по щекам. Каждая слезинка (изогнутое отражение комнаты и Джонни, трепещущего на его поверхности) почти тотчас терялась в тонких морщинках, избороздивших ее лицо. От нее исходил какой-то особый холод — Джонни прохватила дрожь. Неужели он избавился от страха перед Невом, мелькнуло у него в голове, только для того, чтобы трепетать перед Софи? Надо бы ее успокоить, но он не знал, на что решиться.
Софи медленно опустила веки. Потом наклонилась и поцеловала его в щеку и краешек рта.
— У меня разрывается сердце, — всхлипывала она, дрожа. — Мой милый...
— Софи, — тихо сказал Джонни, — смотри не замерзни, Софи.
Кожа ее на ощупь напомнила ему о тех похожих на папоротник узорах, которые море порой рисует на песке. Она была чуть ли не красивой. Она и была по-своему красивой, испещренная мелким изящным рисунком, в котором никто не смог бы прочесть повесть о медленном приближении конца. Джонни решил взять эту мысль на заметку, чтобы позже о ней подумать, но тут его стала бить такая дрожь, что у него просто зуб на зуб не попадал. От множества противоречивых впечатлений он чувствовал страшную усталость — у него слипались веки. Он боялся двинуться, боялся вздохнуть.
Мрачный миг миновал. Джонни открыл глаза и посмотрел Софи прямо в лицо, которое было так близко от него.
— Элва, — повторила она, но на этот раз голос ее прозвучал неуверенно.
— Я не Элва, — сказал Джонни. — Я всего лишь Джонни Дарт... ты же знаешь... приглядываю тут за тобой.
— Я не знала, что ты сменил имя, — пожаловалась Софи, и Джонни вздохнул с облегчением, услыхав знакомую интонацию. Внезапно она выпрямилась и в отчаянии огляделась.
— Где я? — громко вскричала она. — Что это за место?
— Это дом, — ответил Джонни и быстро встал. — Твой дом! — повторил он твердо. — Софи вцепилась в его руку. — Это улица Маррибел. Этот дом построил отец Эррола, ты же знаешь.
— Это не мой дом, — отвечала она. — Я бы никогда не согласилась жить в таком месте.
— Помнишь Эррола? — громко, словно заклинание, произнес Джонни.
— Эррола? — отозвалась она в смятении и нахмурилась. — Ах да... Эррола.
— Твоего мужа, Эррола Веста, — произнес Джонни раздельно.
Он вспомнил, что в школе учителя говорили с ним так же громко и назидательно, как сам он сейчас говорил с Софи.
— Эррол Вест.
— Он мне далеко не всегда нравился, — заметила она тоном, не допускающим возражений. — Мне не нравились его ногти. Но что поделаешь — я хотела выйти замуж. И он оказался... очень милым... во многом.
Голос звучал все обыденнее, все спокойнее. Передвинув на всякий случай кресло, в котором
— А мне говорили, будто Эррол был птица невысокого полета, — заявил он. — Ведь специального образования у него не было, правда?
И с облегчением заметил, что она возмутилась.
— Ну и что? — вскричала она. — Зато он был добрым, он был честным.
— И он тебя не ударил ни разу, да? — подсказал Джонни.
— Ни разу, — страстно подтвердила Софи. — Он был прирожденный джентльмен.
— Добрый, милый Эррол, — произнес Джонни. Софи медленно кивнула, меряя комнату взглядом.
— Я просто не знаю, — вздохнула она. — Знаешь, секунду назад все выглядело совсем по-другому.
— Да, мигом меняется, — согласился Джонни. — Мигом — больше и не надо.
И снова Дженин исчезла из виду у него на глазах. Только теперь он заметил, что Софи волочила за собой по полу ночную рубашку. Рубашка имела подозрительный вид.
— Софи, — спросил Джонни, — ты что, намочила постель?
— Кто-то намочил, — раздраженно ответила Софи. — Должно быть, эти люди из соседнего дома. Подделали ключ и теперь являются сюда когда захотят.
Она смело взглянула на него. Ее ступни и кисти казались огромными по сравнению с худыми руками и голенями.
— Ну ничего, — проговорил Джонни отреченно. Он и впрямь обрадовался, увидев, что она вернулась в настоящее и отдает себе отчет в том, что стара и не годится для романтических мечтаний.
— Садись-ка вот здесь, у обогревателя, а я все сделаю.
— Я приготовлю чай, — предложила она. — Я помню, какой ты любишь.
— Не беспокойся, — ответил Джонни. — Я только что пил. Разыскивая простыни поцелее, Джонни спрашивал себя, не настроил ли он Софи на любовные мысли тем, что, сидя рядом с ней, мечтал о Бонни. Вспомнив о слезах Софи, он вдруг почувствовал, как в глазах и носу у него защекотало, и сам — неизвестно почему — чуть не разразился слезами. Не просто из сочувствия к Софи, хотя он и испытывал к ней неясную ему самому жалость. Скорее от шока, который испытываешь, когда вдруг находишь раненого зверька и думаешь, как бы избавить его от страданий. Переворачивая матрас, он думал об Элве, чьей тенью он стал благодаря полосатому блейзеру, и о том, любил ли тот Софи. Возможно, Элва вовсе ее не любил; возможно, он жив и теперь, спит себе где-нибудь, старый, в морщинах, и не подозревает, что его кузина Софи проснулась среди ночи с его именем на устах и с верой в то, что способна на страстную любовь.
"Ты такой чувствительный!" — вскричала бы с презрением Дженин. Впрочем, она тоже мечтала о любви, хотя и полагала, что это подобает лишь юным. Неужели она ревновала его, как утверждает Бонни? "Тебе меня ни за что не догнать!" — воскликнула она, бросая ему вызов, и исчезла прямо на глазах.
Джонни помог Софи лечь и решительно подоткнул одеяло, размышляя, как же, черт побери, ее спасать.
— Спокойной ночи, — пробормотала она. — Ты такой добрый.
— Давай я тебе свет придушу, — предложил он и замер с рукой на выключателе в ужасе от своей оговорки. — Я хотел сказать: притушу. В темноте легче засыпается.