Простые люди

Планкетт Джеймс

Генеральный секретарь зачитал длинный список подобных забастовок, имевших место в отделении Маллигана в прошлом. Он осудил необдуманное заявление Маллигана о том, что прекращение работы было неофициальным. Если бы не умелое ведение дела, компания настояла бы на возобновлении работы безо всяких переговоров и профсоюз по договору был бы вынужден применить к укладчикам дисциплинарные меры и исключить их из профсоюза. По всему порту вспыхнули бы забастовки солидарности. Многие рабочие вышли бы из профсоюза, а этого только и ждут конкуренты - вокруг полно профсоюзов, жаждущих расширить свои ряды. Маллиган, заключил он, проявил полную некомпетентность и не сумел справиться с относительно небольшим

отделением профсоюза. Маллиган, в своем поношенном костюме, с землистым лицом, выглядел еще более подавленным, чем обычно, и на вопросы отвечал невразумительно и путано. Потом сослался на болезнь.

– Вы хотите сказать, что легли в постель, пытаясь уйти от ответственности.

– Нет, я был болен. Спросите у Тонмана.

– Это очень сомнительно. Боюсь, среди членов комитета в вашу болезнь никто не верит.

Маллиган огляделся. На бесстрастных лицах читалось неверие.

– Когда я зашел к нему, он выглядел очень плохо, - поддержал Маллигана верный Тонман.

– Потому что у него душа ушла в пятки от страха. И это самое худшее. Сначала он подводит исполнительный комитет. А потом у него не хватает смелости отвечать за свои действия. Во всей этой нелепейшей истории самое неправдоподобное - болезнь Маллигана.

После этих слов Маллиган уже не раскрывал рта. Но вот обсуждение кончилось, и у Маллигана спросили, хочет ли он что-нибудь сказать, прежде чем его попросят выйти. Он несколько раз глотнул, окинул беспомощным взглядом непривычно импозантные апартаменты: длинный полированный стол с пепельницами и блокнотами, портрет последнего президента профсоюза на стене напротив, ковер во всю комнату, довершавший картину изысканности и некрикливой роскоши. Потом заговорил:

– Я знаю, что наломал дров. Не скажу, что я в ладах с пером и бумагой, что мастер писать отчеты. Да и дипломат из меня не бог весть какой.

Тут кто-то очень громко сказал: "Вот-вот!" - и заскрипел стулом.

– Все это я знаю не хуже вас. В старые времена от меня было больше пользы. Тогда приходилось иметь дело с полицией, со штрейкбрехерами. И такая работа была нам с Тонманом по плечу. В профсоюзе состояло мало народу, а сам профсоюз помещался в комнате над портовым баром. С трудом удавалось сводить концы с концами. Тонман и я часто сидели без зарплаты. Мы часто платили пособие бастующим и выходили на улицу вместе с ними, а сами не знали, удастся ли сегодня перекусить, нормально выспаться. Но мы умели сплотить докеров, я умел объяснить нанимателю, чего мы хотим, за что будем стоять до конца, пока нам не уступят. Похоже, больше мне нечего сказать. Теперь времена другие. Двадцать лет назад не было ни рабочих судов, ни согласительных комиссий. И еще скажу: наши работяги тоже другие. Они из того же теста, что и я с Тонманом. Им по душе старые методы. И не понимают они никаких договоров. Да в старые времена договоров почти и не было. Похоже, они так и живут в том, старом мире. И мне их не изменить, а уж вам - и подавно, это факт. Я знаю, сейчас они готовы меня разорвать на куски, но все равно скажу - они ребята хорошие. Лучше не бывает. Потому что они хотят, чтобы все было по совести. Больше мне нечего сказать.

По пути домой Тонман заверил Маллигана, что тот говорил очень красноречиво.

– Да что толку, - сказал Маллиган.

– Ты себя недооцениваешь, - постарался утешить его Тонман.
– Ты здорово говорил. Наверняка ты их убедил.

– Дожидайся, - возразил Маллиган.
– Из стеклянного глаза слезу не выжмешь.

Профсоюз принял решение на три месяца отстранить Маллигана от работы, и на том дело бы и кончилось, если бы не Тонман: такая несправедливость поразила его в самое сердце. Все воскресенье он предавался мрачным размышлениям. А в понедельник

вечером его снова занесло в одно из заведений, откуда его в последнее время выкурили укладчики. Он в одиночестве тянул виски, вынашивая смутное желание взять да и вытолкать всех отсюда, - это будет месть. Поначалу косые взгляды укладчиков только укрепляли это желание. Но спиртное подействовало совершенно неожиданно его охватила тоска. Молчаливый, задумчивый, он одиноко стоял у стойки и поглощал виски в огромных количествах, кал вдруг, к общему удивлению, по его мясистым щекам прокатились две слезы.

– Нечего сказать, хороши, - громко произнес Тонман.

Все повернулись к нему. Даффи, один из укладчиков, с трудом поднялся и подошел поближе.

– Что случилось, Тонман, старичище?
– спросил он.

– Никакой я тебе не етаричище, - ответил Тонман.
– Не разговаривай со мной.

Даффи увидел, как на глаза у Тонмана навернулись слезы и медленно скатились по щекам. Даффи был ошарашен: такой человек-гора - и вдруг плачет.

– Тонман, что с тобой, скажи Христа ради!

– Все вы друзья до первой беды, - сказал Тонман.

– Здесь таких нет.

– Слова все это. Мы с Маллиганом вас раскусили.

– Что ты от нас хочешь? Чтоб мы ему часы на цепочке подарили? Он же хотел нас продать!

– Вранье! Это Беггс все вывернул наизнанку.

– Чего же Маллиган об этом не сказал?

– Не мог он. Не имел права без исполкома. Он уж третий десяток с вами нянькается, а вы в трудную минуту его бросили.

– Чего ж он нам не сказал, что Беггс его околпачил?

– Да не мог он. Он же заболел.

Даффи пригласил его выпить. Поначалу Тонман отказался. Но после уговоров согласился.

– Ну, кто старое помянет...
– начал Даффи, поднимая стакан.

– Легко сказать. А что будет с Маллиганом? Исполком его от работы отстранил.

– Что-что?

– На три месяца.

У Даффи отвисла челюсть.

– Ну, - проговорил он после паузы, - это вообще верх наглости.

– Профсоюзы в наши дни, - заметил Тонман, - захватили бюрократы.

Это были слова Маллигана.

– Как это?
– не понял Даффи.

– Теперь профсоюзные боссы не лучше предпринимателей. На все смотрят глазами капиталистов.

Это тоже была фраза из лексикона Маллигана. Тонману она очень нравилась.

Даффи посерьезнел.

– Придется им переменить пластинку, - объявил он.

Так Маллиган снова попал в газеты. Укладчики и портовики в перерыве провели совещание и ушли с работы - требовать немедленного восстановления Маллигана. Они прошли по улицам, а возглавил шествие духовой оркестр, маршрут которого случайно пересекся с маршрутом бастующих, и музыканты пожелали внести свою лепту. Демонстранты шли с флагами. На одних было просто написано: "Никаких преследований". Другие взывали к справедливости более конкретной: "Верните Маллигана". Буллмен, старший директор компании, позвонил министру промышленности и торговли, но постоянный заместитель последнего сообщил, что министр сейчас говорит по телефону с профсоюзом.

– Сказать ему, что вы согласны на переговоры?

– Какие к черту переговоры? Вы что, думаете, я могу восстановить их секретаря? Не будьте дураком.

Постоянный замминистра не привык, чтобы его кто-то называл дураком, пусть даже старший директор компании, и он как следует подумал, что сказать.

– Я вот что хотел узнать: разрешите ли вы им вернуться на работу, если мы найдем решение, или объявите локаут или что-то в этом роде?

– Я хочу, чтобы они вернулись на работу как можно скорее. Если порт будет открываться и закрываться, как какой-нибудь паршивый мелодион, мы долго не протянем.