Против черного барона
Шрифт:
Комиссар дивизиона Кожевников просил всех командиров и политработников разъяснить личному составу, что на нас напали не польские рабочие и крестьяне, а паны, шляхта, капиталисты Польши.
В общем мы приготовились к переброске на запад. Но в эти-то дни зашевелился на юге черный барон. В связи с широким наступлением польских легионов опасность врангелевского «нарыва» в глубоком тылу Красной Армии резко возросла.
Я получил приказ немедленно разобрать самолеты и погрузиться в железнодорожный эшелон. Дивизион направлялся в 13-ю армию, преграждавшую Врангелю выход из
В ночь на 1 мая наш поезд, составленный из теплушек и платформ с самолетами, тронулся в путь. Нас провожали делегация рабочих и депутаты Елисаветградского Совета. Коротки были прощальные речи: поздравляли с наступающим праздником трудящихся, наказывали стойко драться с врагами революции.
Когда эшелон тронулся, маленький оркестр, состоявший из трех трубачей и барабанщика, заиграл «Интернационал». Николай Васильченко стоял рядом со мной и все смотрел назад. Плохо освещенная платформа с группой людей и красным знаменем уплывала все дальше…
Как только наш состав прибыл в Александровен (ныне Запорожье), где находился штаб 13-й армии, ко мне подошел подтянутый молодой человек, увешанный ремнями, и строго спросил:
— Вы командир 2-го авиационного дивизиона истребителей?
— Так точно…
— Мне приказано встретить вас. — И, таинственно понизив голос, добавил: — Вас ожидает начальник Воздушного флота армии, красный военный летчик товарищ Коровин!
— Какой Коровин? — спросил я. — Владимир Иванович?
— Да… А вы его знаете? — удивился он.
— С четырнадцатого года. Очень рад, что бывший моторист нашего отряда стал командующим авиацией армии.
Адъютант Коровина, пока мы добирались до штаба, восторженно рассказывал о своем начальнике. Говорил, что он очень строгий и исключительно честный. Он, например, отказался от дополнительного пайка, заявив, что «должен питаться так же, как рядовые летчики». Но самое главное — командующий авиацией очень смелый, сам летает на отражение атак белогвардейских самолетов и бомбежку вражеских десантов.
Слушать все это было приятно. Ведь я помнил Володю Коровина таким же молодым, как теперь его адъютант. Не забыл, как он не поддался запугиваниям монархиста штабс-капитана Степанова. Знал, что Коровин отлично воевал в мировую войну.
Когда обо мне доложили, из открытой двери кабинета послышался обрадованный голос:
— А я-то думал: кто командует дивизионом? Зовите же его поскорее!
И вот передо мной все тот же Коровин — высокий, сухощавый. И хоть постарше стал, все с тем же задорным блеском в глазах. Мы обнялись как старые друзья.
После короткой беседы о том, как каждый из нас жил и летал с 1914 года, Коровин рассказал о положении на фронте. Красная авиация в этом районе имела лишь три отряда: 3-й и 13-й Казанский — на станции Сокологорное, в непосредственной близости от укреплений противника, и 48-й разведотряд — в Большом Утлюге.
— У нас на сегодня всего восемь исправных самолетов. А белые имеют шестьдесят, совершенно обнаглели в последнее время! — с раздражением сказал Коровин. Медленно прохаживаясь по кабинету, он продолжал: — Понять не могу, Иван Константинович, почему в штабе Юго-Западного
Коровин признался, что «вдрызг» переругался со всем начальством, без конца атакуя телеграммами штаб фронта, авиадарм, штаб Воздушного флота Реввоенсовета Республики, требуя немедленного усиления авиаотрядов 13-й армии. Он так и сказал: «Атакуя телеграммами». И горячо добавил:
— Не о карьере же думать мне? Не о дипломатии с вышестоящим начальством, Иван Константинович? Я убежден: если там, наверху, не примут мер, белая авиация здорово нам напакостит!
Прибытие 48-го разведотряда и нашего дивизиона было первым результатом решительных требований Коровина. Вот, к примеру, его рапорт № 390 от 21 мая 1920 года. Этот документ Коровин адресовал начальнику Воздушного флота Юго-Западного фронта, а копию направил командующему авиацией действующей армии Сергееву:
«…Сознательный человек, находящийся на фронте, где от него требуют усиленную боеработу, имеет право напомнить тем, от кого это зависит, что пора бы наконец дать армии часть требуемых и обещанных пополнений. Форма же этих напоминаний зависит от остроты положения на фронте, усугубляемого требованиями летчиков, брошенных без самолетов и несущих по своей малочисленности непосильную боевую работу…»
Этот и другие гневные рапорты, докладные записки, телеграммы Коровина требовали срочного усиления авиации, действующей против Врангеля. Время подтвердило, что Коровин был прав.
Владимир Иванович, чрезвычайно довольный нашим прибытием, спросил:
— Сколько же аппаратов в ваших отрядах? Сколько максимально можете поднять для отражения воздушного противника?
— Десять самолетов.
Замечательно! — оживился Коровин. — С вашим приездом силы нашей авиации увеличиваются вдвое! Причем вы — истребители, значит, Ткачев не останется безнаказанным, как раньше…
— Какой Ткачев? — спросил я, настораживаясь.
— Позвольте-ка, а я и впрямь не сообщил вам, что врангелевских летчиков возглавляет сам генерал Ткачев. — Владимир Коровин нахмурился. — И еще один наш общий «друг», конечно, с белогвардейцами — бывший командир 7-го корпусного отряда и бывший штабс-капитан, а ныне… генерал Степанов!
— Ну, этот аварийщик вряд ли станет летать лучше, даже если ему присвоят чин фельдмаршала… — откликнулся я. — А вот Ткачев, верно, может нам насолить…
— Уже солит: недавно сцепились с его летчиками в районе высадки белого десанта. Он же ввел в систему дальние разведывательные полеты своих английских «хэвилендов» — прочесывают весь театр военных действий, все видят, как на тарелке. Кроме того, Ткачев приказал сбивать наши аэростаты наблюдения, столь важные в степной местности…
— А кто еще из знакомых летчиков у Ткачева?