Против правил Дм. Быков
Шрифт:
Попытка пересказа. Хороший фильм не пересказать, а хороший документальный фильм не пересказать тем более. Соединение движущихся картинок почти не перелить в слова, хотя уродливые условия советского общества создали невозрождаемый жанр: покадровый устный пересказ фильма. Каким-то чудом один человек увидел «Теорему» Пазолини и пересказал так, что спустя десятилетие другой человек посмотрел означенную «Теорему» и не смог избавиться от ощущения дежавю: я где-то уже это видел. Не слышал про это, но… видел.
Другое дело, что глаза бы мои на это не смотрели – но это другое дело. Ну попытаемся
Поскольку в зале сидят кроме датчанина Ларса Фрама, исландки Хрен Мариносдотир, южнокорейца Джун-Су Ли, индийца Дру Рая Нагара и бразильянки Данилы Бустаманте еще и болгарин Васил Русев, украинка Марианна Бондаренко, румынка Озанна Оанзеа, словенец Вен Джемержич, полячка Мария-Магдалена Гират, латышка Эллина Райтере, венгерка Анита Вираг и ваш покорный слуга, то в восточноевропейской части аудитории начинается всеобщий хихикс. А потом хихикс застревает в горле, потому что социалист этот маленький, нелепый, с вычитанными из книг представлениями о жизни, нипочем не вписывается в среду нормальных рабочих подростков, которые обижают, унижают его, издеваются над ним.
Бумажный солдат… Осчастливить мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а самого себя не смог сделать счастливым. Там есть сцена, где с носа бедолаги в шутливой (пока шутливой) драке сшибают очки… Он ползает по палатке и кричит: «Где мое лицо? Я потерял лицо… Где мое лицо…» Находит очки, выскакивает из палатки, бежит в лес, обормоты просто загинаются от смеха, знай себе повторяют очень смешные слова: «Где мое лицо? Я потерял лицо…»
Они – люди. Поэтому они могут быть очень жестоки, а могут быть очень добры. Потому что они люди. Последние кадры фильма – дискотека. Ребятушки танцуют на опушке, социалист лежит один-одинешенек в палатке, завернувшись в спальный мешок. Поворачивается к кинокамере, дескать, ну что вы на меня смотрите? Плохо мне… Отстаньте от меня. Он – одинок, слаб, обижен, потому что он – человек.
Документальные фильмы. У восточноевропейской части аудитории к режиссеру Штефану Хильперту естественным образом возникло два вопроса. Первый был похож на тот вопрос, который задали Бабелю в редакции «Нового мира», когда тот принес рассказы из своей «Конармии»: «Если вы знали, что в „Конармии” творятся такие безобразия, почему вы сразу не писали… в прокуратуру?» – «Если вы видели, что над ребятенком так издеваются, как же вы камеру не отложили и не вмешались?»
Ответ был приблизительно такого свойства, что у каждого свое дело: кто фильм снимает, кто детей воспитывает. Непрофессиональное вмешательство может только помешать, а не помочь. Второй вопрос был насчет родителей социалиста. Они-то фильм посмотрели? «Конечно, – отвечал режиссер, – конечно, посмотрели и решили, что несколько неправильно воспитывали сына»… Мудро, хотя и жестоко. Вообще документальные фильмы очень здорово
Тому есть несколько причин. У них рука не дрогнет. Во всех смыслах. Будут продолжать снимать и не вмешаются. Затем вот что еще: по нынешним временам разболтанной камеры, когда снимают, как в жизни, и изображение на экране мотает из стороны в сторону, словно ты на палубе большого парохода, немцы всё одно держат камеру, как оптический прицел на мушке снайперской винтовки. Документальность от этого не исчезает, но приобретает следы драматургической четкости, строгой сюжетности.
Документальные фильмы у немцев – замечательные. Комедии – странные. Детективы – чудовищные. Lost town (реж. Йорг Адольф) – документальный фильм про двух молодых немецких архитекторов из Мюнхена, решивших построить церковь в море у побережья Восточной Англии, – смотрится с напряжением настоящего детектива. Этот фильм стоит смотреть в связке с давним грузинским, советским еще фильмом «Необыкновенная выставка», ибо снят он про то же: про великую тщету художнических усилий в столкновении с враждебной или равнодушной реальностью.
Просто интересно, как грузины аранжируют эту тему в лирическую комедию, а немцы – в документальный, едва ли не документированный фильм. Два молодых архитектора из Мюнхена, он и она, придумывают построить церковь в море. Церковь в виде гигантского органа. В трубах органа отражаются море и солнце, восходы, закаты и корабли. Очень красиво, хотя и немножко инопланетно. Жутко-с. Хотя… любая новая архитектура поначалу… инопланетна. Потом глаз привыкает к ней, как нога к новому ботинку, но на первых порах зрение набивает мозоль.
Искусство и демократия. Итак, проект молодых архитекторов выигрывает конкурс. Им говорят: ищите место, согласие прихожан, часть денег мы вам дадим, часть раздобудьте сами – и будет вам счастье: церковь в море. Архитекторы находят место у побережья Восточной Англии. Побережье это сыплется, оседает; архитекторы готовы разработать проект по укреплению берега. Они даже такое место находят, где по легенде во время прилива слышны колокола затонувшей церкви. Церковь действительно затонула, насчет колоколов – непонятно. Чего только не услышишь в час прилива…
Архитекторы встречаются с властями городка, напротив которого собираются выстроить церковь. Власти говорят: «Да мы-то пожалуйста, но что скажут прихожане…» А прихожане говорят: «Нет! Лучше дайте нам денег на реставрацию старого храма, а помогать бредовому самовыражению сопляков из Германии мы не намерены…» Нет, они так не говорят. Они очень уважительно говорят о молодых талантах, но… им, прихожанам, здесь жить. Им не нравится гигантский орган, который высунется из моря напротив их домов. Они к другому привыкли. Нет, и все.
Фильм снят с великолепным пониманием правоты прихожан и правоты архитекторов. Становится понятно, что демократия вовсе не обязательно революционная сила. Она может быть консервативна, и еще как консервативна-то. В любой империи, хоть сталинской, хоть ленинской, хоть петровской, их и спрашивать не стали бы. Просто построили бы и рявкнули: «Привыкай к блестящим трубам, торчащим из моря!» Баста! А в случае демократии: убедите этих людей, что трубы будут хороши, что они им понравятся, тогда и стройте.