Против течения (сборник рассказов)
Шрифт:
– А мой отец не воевал, потому что он – ценный специалист. Всем умным давали бронь, а на фронте воевали одни дураки...
Не успел злосчастный Момочка закончить своей кощунственной фразы, как левая серёжкина рука взметнулась вверх, и стремительный кулак крепко саданул по открытой момочкиной челюсти.
Бедный сын «ценного специалиста» рухнул как подкошенный и смог прийти в себя только после десятиминутной беготни и хлопот добросердечных интернатовских девочек. Взрослых, и даже тёти Маруси, на счастье нашего героя, близко не оказалось. Момочка в тот же день собрался и уехал на электричке
На следующий день после обеда Серёжа спокойно полёживал на своей койке и под перестук пробегающих мимо окон поездов читал «Сказки Гофмана» на немецком языке. Книжку эту одолжила ему школьная «немка», которая, хотите верьте, хотите нет, – разрешила Серёже во время своих уроков читать немецкие книжки.
(Как мы уже упоминали, судьба постоянно переводила нашего героя из од ной школы в другую. В одной школе учили английский, в другой – немецкий язык. На французский язык Серёжа, к его немалой досаде, ни разу не попал: там ведь такое заумное произношение... одним словом, в результате всех этих переездов Серёжа постепенно становился заядлым полиглотом, и впоследствии... впрочем, о том, что будет впоследствии, мы и расскажем впоследствии, если, конечно, случайно доживём ещё до каких-нибудь следствий).
К Серёже подошла явно чем–то расстроенная Фая и взволнованно сообщила ему:
– Серёжа! Там, во дворе, тебя момочкин отец дожидается. Хочет поговорить с тобой. Серёжа! Его отец такой хороший, работящий дядька, его все уважают. Я его тоже знаю. Будь с ним, пожалуйста, повежливей. Он – хороший и добрый человек.
– Ладно. Буду. – смиренно буркнул наш герой и отправился на праведный суд отца «Момочки».
– Его дядей Витей зовут! – успела крикнуть Фая вслед идущему на расправу начинающему «боксёру».
Во дворе в самой простой рабочей одежде стоял высокий мужчина средних лет крепкого телосложения. Он внимательно вглядывался к приближающемуся к нему «герою». Серёжа, взглянув на его загорелые мускулистые руки сразу почему–то подумал: «Да, дядька вкалывал на работе всю свою жизнь, а я...».
– Здравствуйте, дядя Витя!
– Здравствуй, удалец–молодец, пойдём–ка в рощу. Поговорим.
«Бить будет» – сразу слегка оробел виновник вышеупомянутого происшествия. – «Пусть бьёт. Убегать не буду... А если бы я совсем убил этого «Момочку»?»
Дойдя до пристанционной тополиной рощи, дядя Витя остановился, посмотрел на Серёжу и сурово приказал ему:
– Ну, рассказывай, что тут у вас случилось?
Серёжа счёл нужным на этот раз рассказать всё правдиво и подробно, а слова Момочки передал дословно, добавив при этом:
– Все ребята это слышали. Я и подумать не успел, так за папу обидно стало.
Молча минут пять они стояли друг против друга: железнодорожный рабочий дядя Витя и начинающий интернатский бандюган Серёжа.
Потом дядя Витя как-то смущённо, почти виновато, откашлялся и начал говорить:
– Понимаешь, Серёжа, во время войны мы на железке тоже считались как бы мобилизованными. Движение составов туда–сюда возросло, наверно, не в один раз, а штаты урезали. Так что работать тогда пришлось не по железнодорожному графику, а намного больше. Так что мы, твой отец на фронте, и я на железной дороге, делали одно,
– Нет, дядя Витя, не надо. Он вообще–то хороший парень, учится хорошо. Да он просто не подумал.
– Ну, ладно, и на этом спасибо. Побежал я, вон, электричка уже приближается.
И, как-то сразу постарев и слегка сгорбившись, заспешил дядя Витя на свою рабочую электричку.
Серёже так жалко стало этого честного работящего человека, что он смотрел на его удаляющуюся фигуру сквозь неожиданно хлынувшие из его глаз запоздалые слёзы раскаяния и думал с горечью и болью: «Нет, никогда больше не буду бить своих. Только чужих» (Эх, Серёжа, Серёжа! Если бы ты ещё научился отличать своих от чужих! А кто этому научит? – Только сама жизнь).
Конечно, Серёжа сожалел о случившемся, даже клял в душе свою несдержанность, но первое, что он сделал по возвращении в интернат, это переоделся и упрямо попёр в гору на очередную тренировку (Да, правильно народ гутарит: Трудно исправить горбатого... но ведь и горбатые разные бывают).
В школе дела у нашего героя складывались весьма благополучно. Туда приходили, в основном, домашние, благовоспитанные ученики. И, можно сказать, почти все вели себя примерно. Интернатских ребят никто не задирал, видимо, уже поимев печальный опыт общения с этими головорезами. Сами интернатские тоже вели себя аккуратно и вполне достойно, наверное, только для того, чтобы их не перевели в ремесленное училище для обучения искусству шоркать по металлу непритязательными, но удобными в работе, миасскими напильниками.
В классе Серёжу приняли тоже довольно дружелюбно, только некоторые девочки недоумевали, почему такой мальчик постоянно ходит в школу в кирзовых солдатских сапогах (если бы эти девочки смогли заглянуть в Серёжины сапоги и увидеть там припрятанные на всякий случай удавочку и нож, они, наверняка, стали бы уважать своего математика ещё преданнее, а, может быть, стали боготворить его как мужественного античного героя).
Серёжа и правда неожиданно для самого себя попал в сказочный мир античных героев, потому что его любимым предметом оказалась на данном этапе жизни, история. Решающую роль в этом, конечно, сыграла личность учителя истории.
Кстати, усадили Серёжу за одну парту с очень красивой девочкой, да ещё и отличницей, Машей Зыбиной. Когда Серёжа подошёл к «её парте», она, полупрезрительно и полуподозрительно оглядев его, – как видимо ей показалось, – заурядную внешность, разжала свои «губки бантиком» и промолвила:
– Фи, Сапожник!
Серёжа, расположившись на парте рядом с ней, тоже не остался в долгу:
– Не надо быть такой высокомерной гусыней и так гордо смотреть на чужие сапоги.
– Сам ты – гусак! – отпарировала Маша–отличница.