Противоречия: Собрание стихотворений

Лозина-Лозинский Алексей Константинович

ДЕВОЧКА ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ

Я с нею об очень серьезном Подолгу любил говорить, О жизни, о будущем грозном, Как надо, не надо как жить. И мне доставалося больно, Что я-де живу низачем. Я раз улыбнулся невольно: «А сами живете вы чем?» Она мне так тихо сказала: «Я вас никуда не зову. Живу я своим – это мало… Своим, но хорошим живу». Сказав это, девочка сжалась, Поникла, замолкла, грустна… Я понял, она извинялась, Что не героиня она!

БРОДЯГА СВОБОДЫ

Есть у «свободы» бродяги, Вечные бури жиды… Полные хмурой отваги, Длинноволосы, седы, С юным огнем упований, С лозунгом на языке, В помнящем много собраний Стертом, глухом сюртуке, С заматерелою болью Рыщут они по подполью. Их не разнежит природа, Женщина не обоймет; Речь их – «сознанье народа», Вечно «народ» и «народ»… Вечно пуки прокламаций В пазухе прячут своей, В черной толпе демонстраций Слышен призыв их речей… В мысли их – время восстанья, Жизнь их – тюрьма и скитанья. Только заслышит, что где-то Глухо оружьем звенят И нищетою запета Песнь роковых баррикад, – Юности друга с собою, Старый забрав чемодан, Едет к «последнему бою» Бывших боев ветеран, Строгий и чуждый сомненья, Едет на оклики пенья. В зареве страшных пожарищ, Чем в совещаньях, нужней, Он – неподкупный товарищ, Но не из крупных людей… Но он повсюду бывает: Встав над толпою на стул, Митингов

он покрывает Неумолкающий гул И «комитетом» амвонам, Власти грозит и законам. В конспиративной квартире Год он, шутя, просидит; В Лондоне был он, в Сибири, Знает Париж и Мадрид. Верит в слова он «работа», И «справедливость», и «честь»… Всё же несчастное что-то, Детское что-то в нем есть, В облике, в мыслях и в слове, В вечном «Е pur si muove»… Мальчиком в крепость и ссылку Суд его приговорил. В кудрях припрятал он пилку, Прутья окна подпилил… Раненым спасся удачно Некогда он с баррикад, Двух провокаторов мрачно Он пристрелил, говорят… Бывшие в мае в Коммуне Помнят его на трибуне… Вечно без денег бедняга, Шутит еще над собой… Вот он, свободы бродяга, Вот он, бродяга, какой! Там его лягут останки, Где он мальчишкой стоял! Знал Гарибальди он, Бланки, Народовольцев он знал… Пал ему жребий жестокий: Он еще жив… одинокий… Смертны друзья; кто моложе, Тот к старику не пойдет… Любит он песнь молодежи Слушать, но сам не поет. Медленно пунш свой пригубит, Вспомнит былые года… «За революцию» любит Выпить бедняк иногда. И вспоминает, согбенный, Он о какой-то казненной… И вспоминает пожатья Где-то в мансардах глухих, Где заговорщики-братья Залпом пистолей своих Своры жандармов встречали, Зорко беря на прицел… Многие там умирали, Как еще он уцелел, Как не подрезали годы Веру бродяги «свободы»? Где, одинок, умирая, Ласки захочешь и ты, Всё еще перебирая Старой брошюры листы? Кто к твоей честной седине, Кто к твоей дряхлой щеке Склонит главу на чужбине Где-нибудь на чердаке? Кто же подаст тебе воду, Кружку воды «за свободу»? Ты от родных затерялся, Имя свое потерял, Хоть и за всех ты сражался, Кто ты был… кто тебя знал? Твердым ты был в непогоды, К детям был ласков всегда… Гибнет бродяга «свободы», Шапку долой, господа, Пред чудаком безответным На чердаке неприметном…

ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА

Un peu de morale aprts un реu de poetique, cela va si bien!

Diderot. Les deux amis de Bourbonne

Со мной о прекрасной погоде Беседовал знатный старик. Он кровный был граф по природе, По службе ж он ленты достиг; Величье его и томленье Все нервы расстроили мне. Но знать он хотел мое мненье, Что думаю я о весне? «Весна, – отвечал я, – малютка Прелестных пятнадцати лет; Ей нравится смелость и шутка, Но верности вовсе в ней нет. В ней чуешь – она развернется! Она вам, как птичка, поет, Поплачет, потом улыбнется, И вдруг вас водой обольет. Сбегать она любит по горкам, Со всеми кокетка она, Шныряет по разным задворкам, Боса и немножко грязна… Дочь плебса… И ей неизменным Останется демократизм! Но старым, седым и почтенным Дарит она лишь ревматизм»… Весьма не понравилось это Сановнику. Шамкая ртом, Вопрос он мне задал: «а лето?» И косо взглянул он притом. «За лето, – сказал я, – чиновных Я сто бюрократов отдам! Видали вы ясных и ровных, Ленивых, хозяйственных дам? Противна им всякая драма, По вкусу спокойствие, смех, И лето такая же дама И даже получше их всех. Она рождена буржуазкой: Хозяйка, и мать, и жена, Но знойной и томною лаской Балует и нежит она. Смеясь, она варит варенье, Ребятам купаться велит, Когда же в ней лопнет терпенье, То громом матрона гремит. Потоками слезы льет вволю, Как скалкою, молнией бьет, А лишь прояснится, на волю Охотней стремится народ. Но трудно ужиться с ней старым: Их в пот она любит вогнать И солнечным может ударом Она подзатыльника дать!» Такими своими речами Весьма старика я сердил. «А осень?» – сверкнувши глазами, Меня он упрямо спросил. «Ах, осень, – сказал я, – поэта Еще молодая вдова. Всегда она в траур одета, Поникла ее голова… В мечтах ее жизни отрада, Печально ее бытие И к интеллигенции надо Причислить по праву ее. Какою-то мыслью больная, Она молчалива, нервна, И вечером бродит, рыдая, В старинных аллеях она… Ах, ей не дано рассмеяться, Ей грезится смерти покров. Но следует дряхлым бояться Коварных ее сквозняков!» Остался такою особой Старик недоволен весьма, И он с нескрываемой злобой Спросил меня: «ну, а зима?» «О, я объясню вам и это! Зима, стану я утверждать – Графиня из высшего света, Рожденная, чтобы блистать, Алмазами хладно сверкая И в снежно-пушистом боа, Прекрасна она, ледяная, Но вовсе уж не буржуа. От плаз ее пристальных взоров Всем нам суждено застывать, И любит сплетенья узоров На стеклах она рисовать. Всегда равнодушна, жестока, Она величаво-проста, За холод и гордость глубоко Не любит ее беднота, Но мальчик веселый к ней ходит И любит графини мороз, А старцев за нос она водит, И сильно краснеет их нос!» «Молчите же! – вскрикнул советник. – Моя это, значит, жена! Вы, сударь, дурак или сплетник Иль выпили много вина». Мы чуть не подралися даже, Но графа жена подошла, Шепнула мне: «там же, тогда же», И мужа за нос отвела.

«Я гляжу на рисунок головки…»

Я гляжу на рисунок головки На коробке моих папирос; Но… я знаю взгляд этой плутовки, Эти глазки и тонкие бровки, Этот весело вздернутый нос!.. Помню встречи в ограде погостной… Как она говорила, дразня: «Ну, опять, целоваться, несносный!» На коробке она папиросной, А ведь в сердце была у меня…

УРОК

Посвящается А. Ф. К-ской

У меня за стеною учитель С ученицей готовил урок; И, науки знаток и любитель, Не подслушать его я не мог. Он в тужурке, лохматый, неловкий, Первокурсник-студент, а она… Маша с Грезовской чудной головкой, Так по-детски еще сложена… То она улыбалась немножко, То серьезной казалась потом, Но я видел сквозь щелку, как кошка С милой ножкой играла тайком… Он сказал ей: «Начнем. Расскажите Исторически-верную суть О Троянской войне. Не шалите. Что вы вертитесь вечно, как ртуть?» – «Ах, война! Ну, я знаю. То было… Там был старец, седой-преседой… Как его?.. Вот уже позабыла… Он, наверно, как дядя, такой». – «Ну, Гомер. Как не стыдно, Маруся, Это имя святое не знать?» «Ах, Иван Николаевич, дуся, Я сама так хотела сказать. Да… И был там Парис, сын… кого-то Лучше всех, что на свете, он был. Ну и яблоко дали за что-то… Да, за то, что Елену любил». – «Нет, Маруся. Парис – сын Приама. Что ни слово у вас, то скачок. Но Парис ни при чем тут; вся драма Есть лишь фазис борьбы за восток»… – «Поняла. Скрал Елену тот витязь; Лелька-душка, шестнадцати лет»… – – «Ой, Маруся, Маруся, стыдитесь, И в учебнике этого нет!» – – «Я учила»… – «Да как? Еле-еле! Ей уж было полвека почти»… – «Что? Полвека? Тогда неужели Помоложе не мог он найти?» – – «Отвечайте скорее. И кратко. Похищенье – причина войны. В этом факте, быть может, остатки Эксогамного брака видны. Менелай же, Елены муж, дабы От Париса Елену отнять»… – – «Как? Полвека… Пожалуй, тогда бы Я не стала бы с ним воевать… Ведь Елена была уж как тетя… Вот смешно, если б это теперь Из-за тети… И что дядя Котя Стал бы делать? Рычал бы, как зверь!» – Тут студент моментально надулся, Наставление стал ей читать, Да взглянул на нее, улыбнулся… И вдруг сам как пошел хохотать. А

за дверью я смехом беспечно Поддержать их хотел, видит Бог! Но Маруся сказала: «Вы вечно Не даете учить нам урок»…

«Измятая подушка…»

Измятая подушка, Пот крупный на челе… Недопитая кружка С лекарством на столе… Я слаб, я полн молчанья… Раскинувшись, лежу; В свои воспоминанья Бесцельно я гляжу… Я бросил книгу. Томно! Откинулся назад… Как бедно здесь, как скромно, Как образа глядят. Как страшен сумрак серый Углов далеких тех… Повесить бы портьеры, Фонарь зеленый, мех, Быть ласково укрытым, Постель бы перестлать, О чем-то пережитом Прекрасном вспоминать… И думали бы стуки Часов. ..и в полумгле – Заботливые руки На пламенном челе…

ЧЕРДАК

(Перевод: Beranger. Le grenier)

Я вновь на чердаке, средь этих сводов низких, Где в бедности былой текли мои года. Имел я двадцать лет, привычку петь, круг близких И сумасшедшую любовницу тогда. Богатый юностью, осмеивал задорно Я умников, глупцов, день завтрашний, весь свет! Шесть этажей тогда я пробегал проворно На свой чердак, где славно в двадцать лет. Да, был чердак мой дом – я вовсе не скрываю. Вот здесь была кровать, жестка, стара, плоха… Здесь шаткий стол стоял; на стенке замечаю Написанные мной когда-то три стиха… О, встаньте, радости, отнятые годами, Безумства юности! Теперь их больше нет… Для них я двадцать раз в ломбард ходил с часами Из чердака, где славно в двадцать лет. Лизетта милая мне в памяти предстала, Живая, бойкая… О, Боже, как давно Она одежды здесь на мой диван роняла, Прикалывала шаль на узкое окно. Чти платья, бог любви, волнистые Лизетты, Их складки длинные, кокетливый их цвет… Я знал, кто заплатил за эти туалеты На чердаке, где славно в двадцать лет. Раз, вдруг разбогатев, когда в разгар попойки Наш дружеский кружок смеялся, пел и пил, К нам с лестницы еще донесся возглас бойкий: «Буонапарте при Маренго победил!» Мы песней новою гремим в ответ; со звоном Бокалов пенистых мы славим блеск побед! Великой Франции не победить Бурбонам, Как наш чердак, где славно в двадцать лет! Уйдем, скорей уйдем! Пьянится снова разум. Здесь молодости шум. Как он теперь далек… Остаток дней моих я б тотчас бросил разом За месяц юных дней, что отсчитал мне Бог, Чтоб грезить о борьбе, о женщинах, о славе, Окутывать весь мир в безумно-яркий бред, Ждать жадно счастия, всё прожигать в забаве На чердаке, где славно в двадцать лет.

НОВЫЙ ГОД

Стол накрыт и всё готово. Новый Год я встречу снова. Я один в избе, но в ней Много есть моих друзей. С старым, милым табуретом Я в лесу глухом и диком, С лунным светом, С бодрым криком: «Жизнь моя, лети вперед!» Встречу этот Новый Год. Я смотрю сквозь стекла окон, Вижу снежных сеть волокон; Снег на соснах под луной Блещет старца сединой… С Новым Годом, шум знакомый! Эпос чащи, леса саги, Феи, гномы, Мхи, овраги, Жизнь трущобы! Год изжит, Новый Год нам предстоит. Бумм… Упал, чеканя звуки, Полный дряхлости и скуки, С монотонностью времен В тишину, как камень, звон. Бумм… бумм… бумм… Глухим ворчаньем Новый Год часы встречают, С дребезжаньем Умирают Звуки где-то далеко… Как мне жутко и легко! Я захвачен диким бредом Этих хриплых звуков… Дедам И отцам они года Отзвонили навсегда… Эти звуки без волненья, Без насмешки, без печали Поколенья Отсчитали, А потом о смерти дне Прохрипят они и мне… Э, пустое! Что за дело! Смерть мы примем так же смело, К нам когда она придет, Как сегодня Новый Год! Волю дам мечты утехам, Покучу с воспоминаньем И со смехом, Ликованьем Чокнусь с милой да с другой, Этих милых целый рой! С Новым Годом, Нина! Где ты? Песни прошлого пропеты, Но приятельской рукой Чокнись, милая, со мной. Ты лукавила со мною Звонким смехом, гибким станом, И игрою, И обманом, Но пускай же Новый Год Мой привет тебе снесет. Где судьба тебя кидает? В хате бедной воскрешает Мысль моя твои черты… Помнишь прошлое и ты? Может быть, в сияньи зала Ты мечтой своей невольной Сквозь бокала Звон застольный Уловила, как сквозь сон, Моего бокала звон? А Наташа… Злой мой гений… Знаешь, раз твоих коленей (Ты была в глубоком сне) Удалось коснуться мне. Чем мне были те лобзанья, Знали годы путешествий… И страданья… Сумасшествий… Ах, звеня о твой бокал, Снова я затосковал… О, загадка дорогая, Как грущу я, вспоминая, Вдруг тобой заворожен, Руки, платье, профиль, сон… Нет, меня ты не любила. Взглядом гордым, видом строгим Ты разбила Жизни многим, И, волшебница моя, Ведь средь них был также я! Я другими увлекался, Но с тобою не расстался… Так сквозь трели тих, но тверд, Всё один звучит аккорд… И в жару, в любви, в напасти, Среди смеха и проклятий, В муках страсти И объятий, Изменяя, всё ж я знал, Что тебе не изменял… Э, не допита бутылка! Жив еще, живет курилка! С незнакомою одной Чокнусь дамой молодой. Мы друг друга повстречали Ночью у моря… Бродили Мы в печали, Говорили, И, спокойна и бледна, Обняла меня она. Я не знал ее. Не знала И она, кого ласкала… Помню грусть, покой, рассвет, Свежесть утра, моря цвет… Как потом она стеснялась… С нежной силой при прощаньи Вдруг прижалась, И, в молчаньи, Я, в плену двух милых рук, Сердцем чуял сердца стук… Помню, как она белела, Уходя, в дали… Несмело Я глядел ей вслед, я ждал… Ну, еще один бокал! Много есть, кого люблю я, И от многих жду я плена, Поцелуя И измены, Но сильнее всех фантом В сердце властвует моем! Тот фантом мне ночью снится, От него мне и не спится, От него не спишь и ты, Ты, читатель, раб мечты. Ах, мечта моя! Ликуя, В дни удачи и ненастья К ней лечу я. Счастья! Счастья! Хоть оно мне не дано, Всё ж да здравствует оно! Счастья, счастья! Говорили Нам предания и были, В мире счастье есть одно, В небесах притом оно. Может быть! Да, им богаты Звезд мигающие очи. Прочь из хаты! В сумрак ночи! Звездам я пошлю привет. Где треух мой? Где мой плэд? Вышел. Как морозно, славно, Как волшебно и исправно Месяц сосны серебрит, Под ногою снег визжит. Я стою под небосводом, Под загадками-огнями… С Новым Годом! Чокнусь с вами, Звезды, звезды! Ведь у вас Время мчится, как у нас… Для людей обыкновенных – Не для нас, военнопленных Наших мыслей и вина — Жизнь, как медный грош, ясна. Мне же, всё мне неизвестно, Но я звезды чту родными, И прелестно Жить под ними, Совершая каждый год На планете оборот! Я желаю звездам счастья И еще хочу попасть я На постель к себе! Бреду, Месяц (или я в бреду?) Корчит рожи над поляной; Я ж ничуть не обижаюсь, Добрый, пьяный, Я шатаюсь, Лег в постель и бормочу, Что на звезды улечу.

«Как-то милая мне говорила…»

Как-то милая мне говорила: «Боже мой, что у нас за мороз! Я бы печку тебе растопила, Если б дров ты вязанку принес. Да купил бы на рынке дичины, Дичь на вертеле очень вкусна… Стыд и срам! У тебя, у мужчины, Голодает и зябнет жена». Но ответствовал я: «Это мило! Нету дров у меня и дичин, Но ты в сердце своем растопила Превосходный и жаркий камин. И лесов родовых десятины Уж сожгла эта печка твоя, А на вертеле, вместо дичины, Сколько лет извиваюся я»…

III

ФИЛОСОФИЯ

ЗА ЕВАНГЕЛИЕМ

«Любите друг друга. Страданьем Приблизитесь вы к небесам». В раздумьи пред всем мирозданьем Мог Кто-то сказать это нам. И люди, влюбленные в миги, Воюя, ласкают Завет, Как розу, засохшую в книге, Как отблеск младенческих лет. И гордых, и грешных, и кротких Влечет к себе голос веков, Бездонная мудрость коротких, Ненужных евангельских слов.