Протокол "Второй шанс"
Шрифт:
И ему было необходимо услышать версию Октавия, прежде чем делать какие-то далеко идущие выводы. На что он надеялся – он не знал и сам.
Вопрос поставил Октавия в тупик. Отшатнувшись, тот уставился на него, словно пытаясь пригвоздить его к земле взглядом. Неожиданное спасение пришло, откуда не ждали – дверь триклиния открылась, пропуская вовнутрь того же кучерявого раба. В руках он нес амфору с вином и две чаши.
Октавий тут же переключился, отдавая ему очередные приказы, и, когда ноша раба оказалась на столе, а сам раб отошел к двери, ожидая новых приказов, словно ни в чем ни бывало,
– Так, на чем мы остановились? А. Ну рассказывай, как так вышло.
– Ты от вопроса-то не увиливай, - нахмурился Гай. Октавий на мгновение ответил ему тем же, а затем взял себя в руки. Глубокая морщина, прочертившая его лоб, разгладилась и он сказал:
– А?. Извини, отвлекся, - или хотел съехать с темы, но не прокатило? – Что ты там спрашивал?
Тонкая нитка лопнула еще глубже – и сейчас доверие Гая держалось больше на честном слове, чем на чем-то еще.
– Что ты только что устроил на форуме?
Он не знал, какой ответ его бы удовлетворил. Скорее всего – никакой.
Повисла тишина, в которой стало отчетливо слышно шум дневного Города за стенами дома – и на него накатило какое-то странное состояние.
На короткое мгновение, ему показалось, что весь прошедший год ему причудился. Что сейчас привратник откроет двери и впустит вовнутрь промокшего Гирция, который прямо с порога примется крыть последними словами снова что-то учудившего Антония. Из сада на шум выглянет Кальпурния, а из кухни покажутся несколько особо любопытных рабов. Зенон принесет очередной многословный ответ Марка Цицерона на его приглашение, вкратце сводящийся к тому, что Цицерон, конечно, его безмерно уважает, но прийти вечером ну никак не может.
Собственный голос, прорезавший тишину, показался ему чужим:
– Я правильно понял, что ты собирался принести всех этих пленников в жертву… мне?
Гирций погиб, Цицерон пал жертвой проскрипций, Антоний был где-то в Египте и возвращаться не собирался.
– Правильно, - Октавий кивнул.
А в Риме сидел его приемный сын, который издавал проскрипционные списки и так спокойно говорил о принесении человеческих жертв, словно он был не римлянином, а каким-то галльским друидом.
Маска спокойствия на лице не треснула только каким-то чудом.
– Зачем? – ровным, сухим голосом спросил он.
Так, как раньше, больше никогда не будет.
Октавий вздохнул и зарылся лицом в свои собственные ладони прежде, чем сказать:
– Я уже не знаю, что и делать. Мы уже четвертый год в бесконечной войне – и я не вижу этому ни конца, ни края. Закончишь одну войну, тут же начинается другая, за ней третья. Я… Думал, что такой пример сможет хоть кого-то из них остановить!
– Мне? В жертву мне? Ты с ума сошел?!
– А что я еще могу им сделать?! – воскликнул Октавий, поднимая голову. В глазах его снова стояли слезы, но взгляд все так же не выражал ничего, - Они не боятся меня, пусть хоть боятся богов, которые стоят за мной!
– Ты бредишь, - констатировал Гай почти спокойно, - Какой я тебе, к гарпиям, бог?!
Сама
– Это не я, это Сенат принял этот закон! Еще четыре года назад, - пусть в его словах и не было прямой лжи, но чувствовалась если не фальшь, то недомолвка. Кроме Октавия, от этого закона больше никто не выиграл совершенно ничего, - Народ требовал этого, общественное мнение требовало этого, они не смогли против этого пойти.
Гая терзали смутные сомнения, что никто этот закон на голосование народного собрания[6] ни на каком этапе не выносил.
– И ты решил, что…?
Октавий перебил его, не дав закончить мысль:
– Я не знаю, как еще остановить эту резню. Понятия не имею.
– Какую резню? Которую вы с Антонием и начали? – Гай подозрительно прищурился.
Он слишком хорошо знал Лепида для того, чтобы поверить источникам, повесившим на него всех собак. От закона о проскрипциях за километр разило Антонием, и, как бы ему ни было горько это признавать – Октавием. Не этим, который изображал раскаяние и растерянность сейчас, но другим, про которого писал Лепид, и в которого с каждым мгновением верилось все больше и больше.
Октавий копал себе глубокую яму, сам того не подозревая.
– Меня продавили! Он и Лепид! – вскричал он.
Доверие сорвалось с тонкой невидимой струны, на которой все еще держалось, и упало куда-то вниз, разбиваясь вдребезги. Пытаясь убедить его, Октавий слишком сильно заврался.
– Но ты нас тоже пойми! Вот ты, ты оставил всех в живых – и чем это закончилось? – в голосе Октавия были слышны истерические нотки, - Неужели жизни какой-то горстки ублюдков стоили продолжения резни на долгие годы?! Неужели не стоило послушать народ и прикончить их, чтобы этого избежать?
Неужели Октавий действительно считал, что у него все настолько плохо с памятью, что это может сработать?
– И как? – Гай вздернул бровь, - Избежал?
Октавий замолчал. Маска с его лица на мгновение упала, - и Гай чуть было не отпрянул. Он уже видел это выражение лица. Много лет назад, еще мальчишкой, после того как послал Суллу[7] с его требованиями по известному всем маршруту.
Тогда, чтобы сохранить голову на плечах, ему пришлось провести в бегах не один месяц, а его матери – пойти на все возможные уловки. Теперь же он, сам того не предполагая, собственноручно выдал второму Сулле путевку в жизнь. Если бы не его завещание, у Октавия не было бы ни единого шанса.
– Пока эта клика у власти, мы никогда эту резню не остановим, - отрезал Октавий, тон его полностью контрастировал с выражением лица.
И случилось удивительное - первый раз за этот разговор, он сказал правду.
Гай потянулся к амфоре, - правда эта была такой, что ее хотелось запить, - и раб, стоявший у двери, дернулся в его сторону. Он махнул тому, чтобы не беспокоился, и сам наполнил свою чашу.
– У нас нет выбора, - продолжал Октавий, - Если мы хотим выжить, а не уничтожить друг друга в кровавой мясорубке под корень – у нас нет выбора. Сенат показал, на что способен. Народ хочет мира, но пока власть у этой закостенелой клики в руках – мы никогда его не увидим. Они никогда не смирятся с неизбежным.