Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Но любознательный мальчик не мог этим довольствоваться. В церкви села Григорово имелось несколько книг. Молодой попович находился в лучшем положении, чем кто-либо, чтобы читать их. Он, без сомнения, прочел Евангелие и Апостол, который содержит Деяния и Послания. Наряду с этим он, вероятно, нашел Пролог, краткие жития святых, празднуемых ежедневно в течение года. Так как он с увлечением читал все, что ему попадалось под руку, он, может быть, читал Типикон и Требник. Это были печатные или же рукописные сочинения, которые являлись наиболее распространенными, так как они были необходимы для выполнения церковных служб. В некоторых окрестных церквах могли случайно на ходиться и более увлекательные книги – проповеди Иоанна Златоуста, книги Ефрема Сирина, житие Иоасафа царевича [303] . Таким образом, уровень его образования был много выше окружающей среды, он смог стать образованным человеком своего времени.
303
Все эти книги находились в Мурашкине (Записки отделения
Мы очень часто встречаем в писцовых книгах и других документах сведения, что чтецы и певчие прихода были сыновьями священников. Соответствующие функции не требовали рукоположения епископа; они зависели просто от назначения приходского священника и прихожан. Мальчик смог выполнять требы, как только возраст ему это позволил. Иларион, будущий суздальский митрополит, уже пел на клиросе, раньше чем он мог носить тяжелые церковные книги [304] . Мы можем быть уверены, что поп Петр имел время до своей смерти приобщить своего первенца к сложному использованию Триоди и Октоиха. Маленький Аввакум – дьячок – мог почитать себя принадлежащим к церковному причту. Для многих других детей и согласно обычаям того времени эта скромная должность не означала ничего особенного. Для Аввакума же – это было началом его служения: не имея права приближаться к престолу, по крайней мере по канонам, он был уже действующим лицом в страшном таинстве, в котором не участвовали простые миряне.
304
Труды Владимирской архивной комиссии. X. С. 6.
Подобное образование очень отличается от классического, введенного на Западе со времени Возрождения; оно не знает изучения языческой древности, так же как и естественных наук. Но оно объединяет в христианском синтезе целый комплекс знаний, способных воспитать и сердце, и ум; тут содержатся и возвышенная поэзия Библии, и пылкий лиризм Сирийского отшельника, и прекрасные мелодии византийских гимнов; вся философия, заключающаяся в Евангелиях; психология, красноречие, литературные красоты св. Иоанна Златоуста, история в Деяниях Апостольских, в жизни святых; понятие о праве в Уставе или в Кормчей книге; начатки певческого искусства; изучение языка иного, чем живой тогдашний язык: языка церковнославянского, уроки морали, чистоты жизни, деятельной любви, духовного разумения и силы духа. Из этих нескольких книг, прочитанных и перечитанных, заставляющих размышлять и применять в жизни прочитанное, человек XVII века извлекал б'oльшую интеллектуальную и моральную пользу, чем многие современники извлекают ее из своего, правда, разностороннего, но слишком быстрого и поверхностного чтения [305] .
305
Это мнение Филиппа ван Тигхма (Ph. Van Tighm). См.: Nouvelles Lit'eraireures du 26 janvier. 1935. P. 7, col. 2.
Аввакум, ставший молодым человеком, знал много, и не только применительно к своему времени. Читая его внимательно, мы видим, что, будучи сведущими в некоторых областях, мы часто не знаем того, что он знал. Но в его время наука не была самоцелью, Все установки Азбуки говорят об этом: наука, эта суета сует, порождает гордыню; чтение хорошая вещь, но только при молитве и работе. Ни ритор, ни философ не могут быть христианами [306] . Образование было исключительно христианским; оно не сбивалось в сторону, ни направо, ни налево, ни к чистому умозрению, ни к исследованиям об устройстве природы. Ничто эстетическое его также не отвлекало от цели. Оно стремилось к одной и единственной цели: служить Богу и внешним культом, и моральным усовершенствованием. Оно создавало в лучшем случае людей, внимательно относящихся к себе и своему ближнему и даже к устройству внешнего мира, людей, способных исследовать второстепенные истины внутри системы мироздания, но людей, недоступных метафизическому сомнению, людей, рассматривающих все вещи с точки зрения вечности. Отсюда возникла странная смесь критического разума и узости взглядов, героической искренности и предвзятого мнения, взаимного уважения и несправедливости. Таковы были свойства русских того времени, которые не могли не поражать современных западных людей, наследников Ренессанса.
306
Эти мысли были также мыслями и Аввакума: РИБ. Т. 39. Стб. 256, 289, 247–248.
У Аввакума есть одна черта, которая выявляет необычайный ум. В этом XVII веке, в котором великие умы находятся в оковах предрассудков, в котором простой люд примешивает к своему христианскому чувству тысячу ненужных выдумок, в которых церковный обряд часто недопонимается, этот русский деревенский житель верит только в прямое, канонически признанное наставление Божие. Если ему и известны прекрасные повести, которые содержатся в апокрифах и в Палее, он им не очень-то доверяет [307] . Если позднее, в окружении даурских лесов, Аввакум примет всерьез религиозные обряды шамана [308] , то это только потому, что древние отцы церкви также находили сатану в языческом культе. Если ему часто видятся ангелы и злые духи, то это в принципе не отрицалось как возможность самыми строгими богословами. Он допускает, чтобы оплакивали умерших, но возбраняет, чтобы в память их люди упивались водкой и пивом
307
РИБ. Т. 39. Стб. 544, 680–681, 764.
308
Житие. Л. 224 об., 226 об.
309
РИБ. Т. 39. Стб. 507–508.
IV
Его игры и личные отношения в Григорове
Молодой Аввакум не всегда был занят чтением или философствованием о жизни и смерти. Было бы совершенно неправильно изображать его мрачным затворником. Напротив, это был деревенский мальчик, воспитанный грубоватым образом, ходивший летом почти нагим, а зимой носивший бараний тулуп, спавший прямо на полу, не раздеваясь целую неделю. Каждую субботу он парился до пота и стегал себя веником в семейной бане, а затем выбегал и окунался с наслаждением в пруд, который еще можно видеть и теперь в Григорове около церкви, или же катался голым по снегу с веселым криком. Позднее он принимал участие в боях «стенка на стенку» между парнями своей деревни или против соседних сел; драки были серьезные, где сражались кулаками и дубинками; часто избивали друг друга до крови, а иногда и до смерти, состязаясь в силе и упорстве; он слышал ругань, ту русскую непристойную ругань, которая, если ее разобрать, даже цинична, но всегда надо помнить, что ее повторяют обычно машинально, так что она теряет свой смысл и только оттеняет характер фразы. Как крестьянин, он черпал, естественно, яркие образные выражения из жизни животных и людей. Он широко пользовался этими выражениями, точными и ярко окрашенными, нередко творящими незабываемые образы, часто содержащими простые и убедительные доводы, или же свободный поток мыслей, внезапные взлеты мысли и чувства. Все это он тогда еще пропускал через призму своего простецкого и литературно нетребовательного здравого смысла, а потом использовал в своих писаниях.
Молодой попович был большой любитель голубей: он их приручал под крышей своей избы. Затем, вооружившись шестом, он забавлялся тем, что гонял их и смотрел, как они взлетают, кувыркаются, гоняются друг за другом и возвращаются в гнезда; он нередко приманивал и соседских голубей; для этого надо взять самку, смазать ей зоб душистым растительным маслом, затем отпустить ее, вслед за чем она приводит самцов, которых соблазнит тот приятный запах; таким же образом и по сей день приманивают диких голубей. Эти привычные забавы и до сего дня еще в ходу у русских подростков [310] .
310
Максим Грек намекает на эти забавы (Сочинения. II. С. 157). Этнограф С. В. Максимов описывает их подробно (Максимов. Крылатые слова. С. 167–172). См. также краткое сообщение А. И. Соболевского (Русский филологический вестник. 1914. II. С. 441).
Молодой попович предпочитал бегать по двору, а не сидеть дома. В каменистых окрестностях Григорова ему случалось наталкиваться на змей, и он наблюдал за ними: «А змию-то как бьет кто, так она все тело предаст биемо быти, главу же свою соблюдает, елико возможно: свернется в клубок, а голову-ту в землю хоронит. Я их бивал с молода-ума. Как главы-то не разобьешь, так и опять оживает, а главу-ту как разобьешь, так она и цела, а мертва».
Голуби и змеи – вот два единственных свидетеля его раннего детства, о котором протопоп пожелал вспомнить, давая совет своим ученикам: «Будьте кротки как голуби и мудры как змеи» [311] .
311
РИБ. Т. 39. Стб. 774–775. Цитата из: Мф. 10: 16.
Григорово вовсе не было глухим местечком. Там были не только церковь и кабак, там была еще третья принадлежность сельского центра – базар, где в субботу встречались люди, прибывшие из разных деревень для покупки ржи и овса, которых у них была нехватка, поскольку в Григорове все было распахано, а окрестные земли были еще мало распаханы. В Григорове была и мельница. Селение было сравнительно старое; в 1607 г. оно уже существовало как приход. У него была тенденция расширяться; из 36 крестьянских дворов с 49 душами взрослого мужского населения в 1621 г. оно выросло в 1646 г. до 150 дворов с 483 душами мужского населения, причем теперь в каждом дворе насчитывались и дети. В общем теперь тут была тысяча жителей [312] . Аввакум как раз был свидетелем этого роста.
312
Писцовые книги № 292 и 296: в середине XIX в. в Григорове не больше 119 дворов и 788 жителей (Список населенных мест Нижегородской губернии. 1863).
Старое селение Григорово было даровано в качестве родового поместья Федору Волынскому в награду за защиту Можайска от Владислава в августе 1618 г.: передача ему Григорова произошла в 1619–1620 гг. Обычно такие изменения были скорее убыточными для населения. Власти, если только им удавалось взимать повинности – 5 рублей 22 алтына и 3 денги в 1608 г., 7 рублей в 1620 г., совершенно не вмешивались в повседневную жизнь. Земельный собственник, у которого было поместье, должен был быть по возможности более требовательным. Но в его интересах было увеличение населения.