Провидец. Город мертвецов

Шагалиев Динар

Сердце моё ухнуло в желудок, ноги подкосились, но я лишь крепче прижал к себе Пелагею и сказал:

– Элиас, молю, спаси её...

Глава 29

На синем, страшно засаленном атласном диване с тяжелыми шелковыми кистями, сложив голову на мои плечи, сидела Настя, похожая на юного, уставшего поручика. Пахом ходил по полинявшему дорогому ковру, заложив свои большие руки за спину; борода у него была растрепана, голова не причесана, как будто он только что встал с постели.

На мраморном столике перед

диваном, стоял одинокий канделябр на пять свечей, тускло освещавший небольшую каменную залу, в которую нас отправил ожидать Элиас. Непоколебимую тишину нарушали лишь мерно тикающие старинные часы из орешника.

В тяжелом неведении прошло уже три часа, как вдруг зашуршали резиновые шторки и в залу вошел Элиас. Во всей фигуре его виднелось тяжелое утомление.

– Ну что, как она?
– спросил взволнованно Пахом, остановившись.

– Она сильная, жить будет, - уверил "Кулибин", снимая запачканный в крови кожаный фартук.
– Ей нужен покой.

Это радостное известие развеяло липкое чувство тревоги, что Дамокловым мечом висело в воздухе.

– Хвала Господу, - выдохнул Пахом, грузно рухнув на кресло и закрыв лицо ладонями.
– Хвала Господу...

– Элиас не любит, когда его так зовут, - заметила Настя.

– Я лишь, того... Это самое...
– замялся Пахом, не зная, что и ответить.
– Спасибо... Элиас. Теперича во веки я твой должник.

– Глупости, - мягко похлопал Корхонен его по могучему плечу и, повернувшись ко мне сказал:

– Ну, теперь здравствуй, Коленька?
– принял меня в свои крепкие объятия старый друг.

– Здравствуй, Элиас, - похлопал я его по спине.
– Отвратительно выглядишь.

– Спасибо, на добром слове, мальчик мой, - улыбнулся он.
– Всегда об этом мечтал.

– Тебе даже идёт, - улыбнулся я в ответ.
– Как тебя угораздило?

– А, долгая история, - махнул рукой Элиас.
– Нечего и говорить.

– Друг мой, расскажи, - положил я ему руку на плечо.
– Даже представить страшно, как я скучал по нашим беседам.

– Умеешь ты уговорить да задобрить, Коленька, - сдался Корхонен.
– Присаживайтесь, сейчас снеди какой подам. На пустой желудок такие дела не делаются. Настенька, яхонтовая моя, пойдем, подсоби старику.

Через минут этак десять молчаливого с Пахомом сиденья, явилась эта парочка с разносами в руках. Настя несла четыре пиалки с фирменным блюдом Элиаса: крупником — похлебки из гречневой крупы с салом, луком и картофелем — чрезвычайно вкусным и питательным кушаньем. У Элиаса на разносе гремели старинного вида расписные чашки с травяным чаем, что разносился ароматами по всей зале, которыми не грешно было надышаться досыта.

– Чем богаты, тем и рады, - заявил Корхонен.

– Благодарим покорно, - кивнул Пахом, схватившись за серебряную ложку.

– Друг мой, это восхитительно, - заявил я, прикрыв глаза от блаженства.
– Каждый раз как в первый.

– А помните, тогда, в юности, когда ещё папенька жив, - вспоминала Настя, - стол ломился под кушаньями, и блюда не умещались на нем.

– Были времена, - кивнул Элиас, с шумом отхлебывая

похлебку.
– Тогда было обыкновенье все блюда ставить на стол предварительно.

– История началась с холодных кушаний, - подхватил я.
– С окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком...

– А затем следовали горячие, - продолжила Настя.
– Зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с уральским балыком и целою горою чищеных раковых шеек на блюде...

– Соусов было только два, - снова я, - с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком. Соусы были уступка моде. Папенька их не любил и называл болтушками. Потом показывались чудовищной величины жирнейший индюк и задняя телячья нога, напутствуемые солеными арбузами, дынями, мочеными яблоками, солеными груздями и опенками в уксусе; обед заключался кольцами с вареньем и битым или дутым яблочным пирогом с густыми сливками. Всё это запивалось наливками, домашним мартовским пивом, квасом со льдом и кипучим медом...

– Только вот все эти явства даже рядом не стояли с крупником Элиаса, - поставила точку Настя.

– Пахом Никифорович, вы уж простите этих былых баловней, - сказал Элиас.
– Развонялись чего-то.

– Пустое, - ответил здоровяк, протирая от бульона бороду и откинувшись на спинку кресла.
– Я о таких блюдах даже и не слыхал, так что оно мне душу не терзает. А вот как про вашу похлебку теперича позабыть, ума не приложу. В чем ваш секрет?

– Долгие годы стараний и ошибок, только и всего, - ответил Элиас, откладывая ложку.

Только когда мы принялись за чай, мой старый друг все таки рассказал свою историю.

Как оказалось, в тот роковой день, во время покушения на царя, когда прогремел взрыв на Императорской площади, получивший ранение Кархонен, так и не доехал до госпиталя, в который я его отправил на экипаже скорой помощи. Вместо того, упрямый чухонец вышел на мостовой, добрался до своей лавки и наглухо заперся в ней, чтобы спокойно зализывать свои раны. Как оказалось, это решение было ничем иным, как божьим промыслом: доберись он до госпиталя - съели бы его со всеми потрохами. С тех пор Элиас по - тихоньку и приспособился к новой жизни. Страшное же своё увечье он получил годом позже, исключительно по своей рассеянности и пренебрежения техникой безопасности: лопнула трубка на экспериментом прототипе Глушила, ошпарив его лицо кипящим маслом...

– Я думал, что ты погиб, Элиас, - отпустил я взгляд, помешивая ложкой пустую чашку, когда друг закончил свой рассказ.
– Оттого и в город не совался.

– Вот и хорошо, что так думал, - махнул Элиас.
– По правде говоря, вас и сейчас тут быть не должно.

– Никого тут быть не должно, - заключила Настя.
– Здесь не место для живых. Кстати, Пахом Никифорович...

– Просто Пахом, Анастасия Александровна, прошу вас...
– прервал её здоровяк, тихонько поставив чашку на мраморный стол.