Провидец. Город мертвецов

Шагалиев Динар

– Пахом, - кивнула Настя, - отчего вы не уходите из города? Что вас останавливает? Ума не приложу.

– Есть у нас тут один деятель, царек местный, Бароном кличут...

– Случаем, не глава ли это Табора?
– уточнил я.

– Он и есть, - кивнул тот.

– И что же?
– удивилась Настя.
– Всего лишь один человек чинит вам препятствие?

Элиас достал из ящика за креслом мешочек сушеных яблок и положил на стол.

— Тут вот какое дело, Анастасия Александровна, — произнес здоровяк. — Барон этот, он… он своего рода гений. Гений всамделишний, а не шут какой-нибудь из бульварных романчиков.

За каких-то полгода он сумел устроить так, что все кругом стали в нём нуждаться.

Судя по тому, как Пахом замялся на слове «нуждаться», эти речи не доставляли ему удовольствия. Однако он продолжил:

— Поначалу все было весьма неплохо: жили себе как в сумасшедшем доме, потому как многих хитростей еще не знали.

Элиас поддержал его:

— Пахом правду говорит. Поначалу держался барон наособицу, пока не смекнул, как делать на гнилостном тумане хорошие деньги, перегоняя его в желтуху. Я слышал, мол он много экспериментировал: испытывал препарат на своих друзьях-евреях. Выдавал, наверное, за морфий. Но в итоге многих поубивал, и тогда евреи обозлились на него.

— Кроме некого Копельмана, — заметил Пахом.

— Именно, - согласился Корхонен.
– Он правая рука барона и ведет за него все дела в Петербурге. Коленька поди знает, - кивнул Элиас в мою сторону.
– Так вот, барон этот, построил на желтой гадости маленькую империю и деньги гребет обеими руками, но вот на что их тратит — одному богу ведомо.

— Здесь, под землей?
– спросила Настя.

— Точно, — кивнул Пахом. — Кредитные билеты здесь мало чего стоят. Подозреваю, деньги у него уходят на металл, на всякие детали, шестеренки и все такое прочее. Делать машины из воздуха он пока не умеет, а от металла с поверхности, как правило, никакого толку.

— Почему?

Ответил Элиас:

— Из-за гадкого тумана все ржавеет с невероятной быстротой. Если металлические детали хорошенько смазывать, можно замедлить процесс. А у барона есть какая-то особая мазь — вроде гончарной, — которая неплохо защищает сталь.

— Он безвылазно сидит в своем секторе, — сообщил Пахом. — Сам себя объявил королем, а в Табор, как и раньше, никто особо не суется. Хотя поблизости до сих пор живет кое-кто из еврейской общины — на границе их старого квартала.

– Зачем барону столько металла?
– спросил я, подкручивая усы.
– Быть может, он просто наживает капитал и, в один прекрасный день, упорхнёт в лучшую жизнь.

– Вот поди да спроси, - махнул Элиас.
– Говорят ведь тебе, что барон - безумец.

– Тем более, он контролирует почти все, что происходит в городе, - пояснил Пахом.
– Вся контрабанда под его ногтем. Чтобы вывозить отсюда желтуху, надобно платить барону налог; и всем худым на совесть преступным элементам, которые потом вываривают отраву, приходится отваливать коврижки за рецепт. Еще ведь есть перевозчики, распространители — они все тоже ему платят. Для каждого у него находится кредит — мол, отдашь потом из прибыли. Но как-то так выходит, что никто еще пока не сумел расплатиться с ним до конца. Всплывают проценты, комиссии и прочие фокусы, и в результате человек понимает, что принадлежит ему с потрохами...

— Даже вы...
– сделал я вывод.

Пахом заерзал.

— Больше года уже миновало. А ему все мало. Всегда выясняется, что мы еще что-то должны. Деньги, сведения. Конца не видать.

—

А если откажетесь отдавать?
– нахмурилась Настя.

Здоровяк скривил рот, подбирая слова.

— Он придет и заберет своё, госпожа Анастасия. У него всюду глаза и уши, а Плащуны и рады ему служить. В подполье свои порядки. С одного кабака, как бы не хотелось, сыт не будешь, а кушать страсть как хочется. Мы… мы тут занимаемся такими делами, что… если о них прознают за пределами города, то мигом окажемся пред очами судьи. Барон на этом играет: угрожает, что всех нас вышвырнет и оставит на милость закона — какого уж ни есть. А слово он свое держит...

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь неугомонным тиканьем часов.

– Выходит, барончик этот - ещё та напасть, - сделала вывод Настя.
– Похлеще даже этого ядовитого тумана и кадавров.

– Так-то оно так, - потянулся Элиас к яблокам.
– Только вот кадавры когда - нибудь истлеют, барон, быть может, случайно помрёт, а вот с туманом этим проклятым всё уже не слава богу.

– Что ты имеешь этим сказать, Элиас?
– нахмурил я брови.

– А то, Коленька, - пояснил Корхонен, - что туман каждый месяц сгущается. Раньше по ночам было видно звезды, а теперь только луну, да и то если светит ярко. Мне видится, что рано или поздно, — начал он, отодвигаясь вместе с подушкой и усаживаясь так, чтобы удобнее было говорить, — случится знаете что, господа хорошие?

— Нет, - помотал головой Пахом

— Однажды миазмов в тумане станет слишком много. Однажды дойдёт до ближайших городов. И вот тогда, наступит судный день…

— Мрачная выходит картина, - почесал щеку Пахом.
– И сколько, по-вашему, на это уйдет времени?

— Не могу знать. Год, два. Не угадаешь. Но мы здесь учимся как-то с этим жить. До совершенства еще далеко, но ведь справляемся вроде бы? Быть может, придет день, когда наши знания пригодятся остальному миру. И даже если я беру шибко высоко и до такого никогда не дойдет, то одно скажу наверняка: не сегодня так завтра Петербург тоже утонет в крови.

– Я этого не допущу, - решительно сказала Настя.
– Расшибусь, но лекарство найду.

– Непременно найдешь, Настенька, - ласково улыбнулся Элиас.
– Кто, если не ты?

– Только для начала отправимся в Императорскую лабораторию и найдем мои записи.

– Ничего искать не нужно, Настенька, - помотал головой Корхонен, выуживая из-под кресла потрёпанную кожаную сумку.
– Всё здесь. Возьми...

У Насти от волнения, казалось, остановилось сердце. Она живо вскочила с кресла и приняла сумку, так и застыв как статуя. Неясные пока, но значительные мысли, видимо, толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в её голове, ослепляя своим светом.

Вместе с блеском её глаз, ворвалась в залу слабая надежда, что, может быть, еще не все пропало, не все кончено…

– На твоих хрупких плечах тяжелое бремя, Настенька, - сказал Элиас.
– Никто, кроме тебя, его не осилит.
– А ты, Коленька, должен сестрицу домой доставить, в целости и сохранности. Усёк?

– Усёк, - кивнул я.
– Как нарочно, сегодняшней ночью, с Императорской пристани отходит дирижабль моих новых знакомых.

– Надежные?
– прищурился Кархонен.

– Других не имеется, - пожал я плечами.