Проводы
Шрифт:
Когда Зинуля с Витяней, еще робея, ступили на горячую гальку Чкаловского, Юрик уже лежал там, наблюдая, как те, преодолевая страх, сбрасывают на махровое полосатое полотенце так долго и мучительно стеснявший их гардероб.
Рядом с Юриком грел кости его ляпший кореш - вор, пьяница и наркоман Игорь Мерзянин по кличке Мерзик. Роста он был небольшого, комплекции хилой. Грудь его торчала вперед куриным килем, физиономия была бледно-фиолетовой от нездорового образа жизни и множества фурункулов.
– Опа-на, Мерзик, выкупи!
– позвал его Юрик.
– Куда?
– Выкупи, кто к нам приканал.
Мерзик
– О, Зинуля, и ты здесь! Ну, давай-давай, посмотрим, на что ты похожа.
– Фу, придурок, - тихо сказала Витяня, - ненавижу его.
Рядом в бетонной выемке, куда хлестали из-под глинистого обрыва берега ледяные подпочвенные воды, лежал могучий старец Яков Ефимыч Ярошевский с лицом римского патриция и сложением кондора. Уцепившись подагрическими пальцами за борта бетонной ванны, он обозревал пляж. При виде двух девушек он, кряхтя и фыркая, как бегемот, выполз на гальку и, достав из потертого кожаного футляра полевой бинокль, навелся на резкость.
– Мама моя родная, - сказал он себе.
– За что человеку дана подлая старость?
Девушки и юноши тем временем устроились рядом и, попривыкнув друг к другу, несколько раз ходили купаться. В воде Юрик хватал Зинулю то за одну выпуклость, то за другую, а один раз даже прижал еe попкой к стволу своего орудия. То незамедлительно пришло в состояние повышенной боевой готовности, отчего сердце у Зинули радостно и испуганно оборвалось.
На берегу Мерзик достал из сумки колоду карт, перетасовал еe и умело сдал. На картах делалось то же, что и на пляже, и даже хуже.
– В дурачка, - объявил Мерзик.
– А во что с тобой еще можно играть?
– хмыкнул Юрик.
Бросая карты на подстилку Юрик комментировал анатомические достоинства окружающих. Ему нравились крупные особи. "Чтоб берешь в руки - маешь вэщь," - повторял он. Мерзику никто не нравился. Отбиваясь от Юрика или грузя его своей швалью, он только приговаривал: "Та ебать их, свинюк, таких!" И даже непонятно было к кому относились эти слова - к картам или людям. Девочки молчали. Витяня время от времени бросала испуганные взгляды на высокую и худую даму, которая устроилась неподалеку от них и тут же направила на Витяню черные очки. Что до Зинули, то недавнее прикосновение Юрика оставило в еe душе глубокий след, ибо всей плотью своей она почуяла в нeм своего пахаря.
Они загорали. Они плавали в сверкающие солнечными бликами дали, где море было тяжелым и теплым, как масло. Они смелели в обращении друг с другом.
"Завтра. Все, завтра", - обещала себе ночью Зинуля, уже видя то место в дальнем конце пляжа, где била из глинистого откоса ледяная подпочвенная вода, место, где она собиралась развязать свою бельевую веревку, развести ноги и впустить в себя этот тяжелый и горячий отросток, терзавший ее воображение. О, как она мечтала о нем! Как хотела взять его в руки, прижать к груди, затолкать в себя. В эти ночные часы она представляла себя Эммануэллой из видеофильма, и ее маленькие пальчики уже не в силах были помочь ей.
Мечте ее суждено было сбыться. На следующий день на пляже появилась милиция. Приехавшие установили свой тарахтящий мотоцикл на краю обрыва, недалеко от отвесно срывающейся к морю тропинки, и посредством мегафона стали требовать, чтобы пляж был немедленно "очищен от присутствия".
Сладким и хмельным до забытья было копеечное вино, которое Зинуля с Юриком пили прямо из горлышка, чередуя глотки с долгими поцелуями и дав волю жадным рукам. На все закрыли они хмельные глаза: на редких пляжников, на возможность возвращения милиции, на дневное светило, клонящее огненную голову к клочку земли, где безо всякого его участия полыхала тысячеградусная страсть.
Когда Юрик отвалился от Зинули, оставив лежать еe, ошеломленную свершившимся счастьем, Мерзик с видом знатока подытожил:
– Пиздец целке.
После этого он вытащил из нагрудного кармана рубашки спичечный коробок с планом. Усевшись на корточки, он открыл его, отщипнул от лежащего внутри темнозеленого катыша кусочек и стал сооружать косяк. Достав папиросу "Беломор", высыпал из нее табак на ладошку, смешал его с крошками плана и собрал все это месиво в прозрачный патрон папиросы. Утрамбовав пальцами косяк, он взорвал его и окутался клубами вонючего дыма.
Зинуля, приходя в себя, слышала, как вскрикивают в небе чайки, как тихо шлепает о прибрежные камни ленивая волна. Она повернулась на бок и выглянула из-за широкой спины Юрика. Витяня неотрывно глядела в море.
– Витя, - позвала еe Зинуля, но та даже не повернулась к ней.
– Трахни еe тоже, - тихонько сказала Зинуля, прижимаясь к Юрику, - она тоже хочет.
– Витька, канай сюда, - лениво распорядился Юрик.
– Чего?
– испугалась та.
– Ничего, иди сюда, не пожалеешь.
Юрик достал своей длинной рукой Витяню, подтянул к себе и вполз на нее так, что от нее не осталось и следа.
Вечерело. Хлопая крыльями, чайки выхватывали из гальки брошенные куски булок и яблочные огрызки. Вдоль берега ходил, раскачиваясь и сокрушаясь о скоротечности жизни, старик Ярошевский. Над Мерзиком моталось темное облачко мошкары. Лежавшая неподвижно Витяня, наконец, пошевелилась и встала. Пошла на нетвердых ногах к воде. Когда она вернулась, Зинуля и Юрик с испугом увидели, что по ногам еe течет кровь. Она снова легла и натянув на себя край подстилки, свернулась клубочком. Зинуля, сев рядом, гладила еe по голове и беспомощно смотрела на Юрика. Тот ухмылялся.
Они возвращались домой, когда было уже совсем темно. Пограничный прожектор вырывал из мрака длинные ряды пляжных топчанов, грибки раздевалок и блестящие стекляшки киосков. Юрик с Зинулей шли впереди, обняв друг друга. Витяня ковыляла следом, а Мерзик замыкал шествие, адресуя Витяне крылатые фразы типа: "Тяжело в учении, легко в бою" или "Потом без этого дня не проживешь". Это продолжалось до тех пор, пока Витяня не подобрала высохший кусок земли с торчащими из него лохмотьями травы и не запустила его Мерзику в голову, завизжав при этом: