Пройти по Краю Мира

Тан Эми

Рут открыла дверь своим ключом и вошла в жилище матери. И сразу же до нее донесся ее голос:

— Почему так поздно?

Восседавшая в кресле с обивкой из искусственной кожи Лу Лин походила на капризного ребенка на троне. Рут бегло, но внимательно ее осмотрела: не дергается ли у нее глаз, не нарушилась ли симметрия в лице. Нет, ничего не изменилось, прежняя мама. На ней была ее любимая лиловая кофта с золотистыми пуговицами, черные брюки и маленькие черные туфли на низком каблуке. Волосы она пригладила и убрала назад, как Фи и Дори, только ее хвост был собран в пучок и затянут в сеточку. У нее были волосы угольно-черного цвета, лишь корни сзади, где она не смогла нанести краску, просвечивали сединой. Издали она выглядела

намного моложе: лет на шестьдесят, а не на семьдесят семь. У нее была гладкая кожа ровного цвета, не требовавшая ни тонального крема, ни пудры. И только подойдя совсем близко, можно было увидеть на лице разбегавшуюся сеточку морщин. Самые глубокие пролегали вниз от уголков рта и были особенно заметны, когда эти губы недовольно поджимались, как сейчас.

— Ты говорила, что доктор был на час, буркнула Лу Лин.

— Я сказала, что нам назначено на четыре.

— Нет! На час! Ты сказала быть готовой. Я была готова! А ты не пришла!

Рут почувствовала, как отхлынула кровь от головы. Она попробовала сменить тактику:

— Ну что же, сейчас я позвоню врачу и спрошу, можем ли мы приехать к нему в четыре.

Она пошла в заднюю часть дома, где ее мать занималась каллиграфией и рисунком, в комнату, которая некогда принадлежала ей самой. На столе лежал большой лист бумаги для акварели. Мать начала выписывать строку стихотворения, но остановилась на середине иероглифа. Кисть так и осталась на бумаге, с сухим, затвердевшим кончиком. Лу Лин никогда не была неаккуратной и всегда обращалась со своими кистями с фанатичной бережливостью, моя их только в талой воде, а не из-под крана, чтобы они не пострадали от хлорки. Может, когда она рисовала, услышала, как свистит чайник, и побежала его выключать? А может, после этого позвонил телефон? Но тут Рут наклонилась над самим рисунком. Ее мать рисовала один и тот же иероглиф, снова и снова, останавливаясь на одном и том же мазке. Что это был за иероглиф? И почему она бросила его, так и не закончив?

Когда Рут была маленькой, ее мать подрабатывала учителем одновременно с другими делами, и одной из ее специальностей была двуязычная каллиграфия: китайская и английская. Она изготавливала ценники для супермаркетов и ювелирных магазинов в Окленде и Сан-Франциско, свитки с пожеланиями удачи для церемоний открытия ресторанов, плакаты и ленты для похоронных венков и объявления о рождении и свадьбах. Годами люди говорили Рут, что мастерство ее матери было сравнимо с искусством художника, с первоклассной классической техникой. Благодаря этому она заслужила хорошую репутацию, и Рут тоже сыграла свою роль в этом успехе: она проверяла правописание в английских словах.

— Надо писать «грейпфрут», — как-то раз сердито бросила восьмилетняя Рут. — А не «грейпфут». Потому что это фрукт, а не нога.

Тем же вечером Лу Лин начала учить ее технике письма на китайском. Рут знала, что это наказание за ее замечание.

— Смотри, — приказала ей мать по-китайски.

Она опустила сухую тушь в чернильницу и с помощью медицинского шприца маленькими каплями стала добавлять туда соленую воду.

— Смотри, — повторила она и из дюжины кистей, висевших щетинками вниз, выбрала одну; точным движением окунула ее в чернильницу и поднесла к бумаге строго перпендикулярно, держа на весу запястье и локоть. И вот она начала: ее рука легко вспархивала над блестящей бумагой, словно крыло мотылька. И вскоре на ней стали появляться похожие на пауков изображения: «Вполовину дешевле!», «Потрясающие скидки!», «Закрываемся!».

— Написание китайских иероглифов очень отличается от написания английских слов, — сказала ей мать. — Ты думаешь иначе, чувствуешь иначе.

И это было действительно так: Лу Лин казалась совсем другой, когда рисовала или писала иероглифы — она была спокойной, собранной и решительной.

— Писать меня научила Бао Бому, — сказала Лу Лин однажды вечером. — Она научила

меня думать.

Она сказала, что когда ты пишешь, то должна собрать в сердце поток. — Чтобы пояснить свою мысль, она нарисовала иероглиф, обозначающий сердце. — Видишь? У каждого движения кисти свой ритм, свое равновесие, свое точное место. Бао Бому говорила, что в жизни все должно происходить так же.

— А кто такая Бао Бому? — спросила Рут.

— Она присматривала за мной, когда я была маленькой. Она меня очень любила, совсем как мать; «Бао» обозначает «драгоценный», а вместе с «бому» это значит «драгоценная тетушка».

Ах та Бао Бому, которая превратилась в сумасшедшего призрака…

Лу Лин начала выводить простую горизонтальную линию, вот только ее движения простыми не были. Она поставила кончик кисти на бумагу, словно она была танцовщицей Сюр-ле-Пуант [6] . Кончик кисти слегка склонился, присел и вдруг, словно увлекаемый капризным ветром, вспорхнул направо, замер, сдвинулся на пол-шага влево и оторвался от бумаги. Рут восхищенно выдохнула. Она не видела смысла даже пытаться подражать. Зачем? Мать только будет злиться оттого, что у нее не выходит.

6

Sur les Pointes — ежегодный музыкальный фестиваль, проходящий в муниципалитете Витри-сюр-Сен, Франция. — Примеч. пер.

Иногда у Лу Лин получалось объяснить смысл иероглифов так, что Рут могла их запомнить.

— У каждого знака свое происхождение, они появлялись на старинных картинах. — Она провела горизонтальную линию и спросила Рут, что та видит. Рут прищурилась, но потом покачала головой. Лу Лин провела еще одну такую же черту. Потом снова и снова, каждый раз спрашивая Рут, поняла ли та, что они означают. Наконец мать раздраженно фыркнула — это была ее краткая форма выражения разочарования и отвращения.

— Эта черта — как луч света. Посмотри, неужели не видишь?

Для Рут эта черта была похожа на ребро, с которого уже обглодали мясо.

— Каждый знак представляет собой мысль, чувство и историю, смешанные воедино, — продолжала мать. Она нарисовала еще несколько точек и линий, прямых и извилистых, плавных и изломанных. — Видишь? — снова и снова спрашивала она. — Эта линия, и эта, и эта — форма небесного храма.

А когда Рут в ответ лишь пожала плечами, Лу Лин добавила:

— Это старинный храм. — Видимо, она надеялась, что слово «старинный» должно пробудить китайские колесики в механизме памяти ее дочери.

Старинный! Дзынь! А, ну тогда понятно!

Потом Лу Лин заставила Рут попробовать нарисовать этот иероглиф, одновременно пытаясь вложить китайскую логику в сопротивляющийся разум дочери.

— Держи запястье вот так, твердо, но не скованно, словно рука — молодая ветка ивы. Ай-ай, ну не как нищий, валяющийся у дороги! Касайся бумаги кистью нежно, как птица садится на ветку, а не как палач, отрубающий голову дьяволу! Вот смотри: ты так нарисовала его, что весь храм валится набок. Делай вот так: сначала свет, а потом храм. Видишь? Объединенные вместе, эти знаки превращаются в «известия от богов». Видишь, эти известия всегда приходят сверху. Видишь, насколько логичны и полны смысла китайские слова?

Да, мама была права насчет китайских слов, сейчас Рут готова была с этим согласиться. Или нет?

Она набрала номер доктора. Трубку взяла мед-сестра.

— Здравствуйте, это Рут Янг, дочь Лу Лин Янг. Мы назначены к доктору Хью на четыре часа, на осмотр. Я просто хотела кое-что обсудить… — Рут ощущала себя предательницей и шпионом.

Вернувшись в гостиную, она застала мать за поисками сумочки.

— Нам не нужны там деньги, — сказала Рут. — А если они понадобятся, то я заплачу.