Прозрачная женщина (сборник)
Шрифт:
– Что у него хорошее, что?
– Если я назову, то ему зачтется?
– Смягчают вину не хороший характер или любовь, скажем, к детям, а обстоятельства, указанные в законе.
– Какие?
– Вот что смягчит вину, и существенно... Если Куфелкин явится с повинной и вернет украденное.
– Сергей Георгиевич, я что-то хочу вам сказать...
– По-моему, ты все время что-то говоришь.
– Очень серьезное.
– Слушаю.
– Дайте дух перевести...
– Тебе не плохо?
– Да нет, я решиться не могу.
– Я подожду.
–
– Какие конфеты?
– Самые простенькие. Например, «Школьницу» за рубль шестьдесят.
– Это ты к чему?
– Не только бананы и шампанское. А знаете, кошек обожает. Как-то принес котенка, у мальчишек отобрал. Только усы да брови торчат, до того маленький, рыженький. Носик красный, ушки розовые и ходить не может, его заносит; есть не умеет, пришлось учить мордой в молоко. Он и сейчас у меня живет.
– Ну и что?
– Однажды были мы в магазине... Валерка увидел, как старушка брала двести граммов колбасы. Да еще просила порезать. Ну кто теперь вареную дешевую колбасу берет по двести граммов? И в килограмме-то мяса не отыщешь. Что сделал Валерка? Она оставила на столе свою торбочку и пошла за свеклой. За одной штучкой, между прочим. Валерка потихоньку ей в торбу палку копченой кооперативной колбасы и запихал.
– Так, интересно.
– Он плакать любит.
– От чего?
– От много чего. В кино может заплакать на индийском фильме. Как-то деда увидал, которому улицу было не перейти, перевел, а глаза, вижу, на мокром месте. Приснится что-нибудь тяжелое, проснется и заплачет. Страшно, когда плачет мужчина.
– Видимо, нервы.
– А однажды сказал, что опостылело ему все, бросить бы и уехать на жительство в деревню.
– Что опостылело?
– Наверное, живопись. Сергей Георгиевич, я, может, и глупая, но сердцу своему верю... Любовь это, не любовь, но душа его ко мне повернута.
– Нина, это и есть то серьезное?
– Валерий не только вор, он и добрый.
– Все, что ты хотела сказать?
– Нет. Сергей Георгиевич, я от вас утаила один факт...
– Какой? Смелее-смелее.
– Сегодня пятница... В воскресенье Валерий ждет меня в Поморске.
– Это он по телефону сказал?
– Да, когда звонил ночью.
– Зачем ждет?
– Об этом разговора не было.
– Где ждет, во сколько?
– Если скажу, то что?
– Как что?.. Сама понимаешь.
– Ага, поедете и арестуете.
– Моя обязанность.
– А я?
– Мы же говорили... Если любишь, то будешь ждать.
– Пятнадцать лет? После того, как я помогла его арестовать? Да он меня проклянет, и правильно сделает.
– Но ведь ты для чего-то мне сообщила о предстоящем свидании?
– Думаете, для того, чтобы ваши сотрудники поехали вместо меня? Нет, Сергей Георгиевич, обижайтесь на меня, арестовывайте, режьте на куски, но я никогда Валерия не выдам. Да меня любой суд оправдает. Еще чего: собственноручно сажать отца будущего ребенка.
– Нина, но у меня есть и другие средства найти Куфелкина в Поморске.
– Без меня никак не найдете. А если будете за мной следить, то я не
– Как ты узнаешь, будем следить или нет?
– А я с вами договорюсь.
– О чем?
– О том, что я поеду одна в Поморск и привезу Куфелкина.
– Куда привезешь?
– Сюда, к вам.
– Ты, оказывается, умеешь острить.
– Я серьезно. Только вы дадите слово, что за мной следить никто не будет и ничего предпринимать пока не станете.
– Никаких слов давать не намерен.
– Почему?
– Ей-богу, детский сад... Ты же только сейчас говорила, что ловить отца своего ребенка не будешь?
– Разве я ловить поеду? Уговаривать явиться с повинной. Придет сам, добровольно, принесет все иконы и картины, и пурпур Ольхина... Смотришь, скостят срок. Суд не на осуд, а на рассуд.
– Нина, для тридцатилетней женщины это слишком наивно.
– Вы не верите, что так сделаю? Я дам честное слово. А мое слово верное, все в цехе подтвердят. Я могу запутаться, но уж если что знаю твердо, то на том и закаменею.
– Ты хочешь, чтобы надо мной весь город хохотал? Послал девчонку за преступником, который находится во всесоюзном розыске...
– Эх, Сергей Георгиевич, замах у вас верстовой, а шаг метровый.
– В каком смысле?
– Умный вы человек, обо всем судите. Про любовь много хорошего сказали, про смысл жизни, про счастье из кирпичиков... Глаза мне завязывали. Знаете, я вас сравнивала. Инженер знакомый на заводе есть... Примерно ваших лет. Автолюбитель, машину свою имеет. Ни поговорить с ним, ни поспорить. Про запчасти думает да про покрышки. Каждую свободную минутку выскакивает на улицу и эту машину поглаживает. Я сравнивала... Дядя Костя на нашей лестничной площадке живет, тоже ваших лет – в домино играет и телевизор смотрит. Я сравнивала... Ученого знаю, специалист по всем западным литературам, тоже ваших лет. Травы, массажи, сауны, голодания... Одного кефира может с голодухи четыре бутылки выдуть, и говорить, кроме как о своем здоровье, он ни о чем не будет. Сравнивала я, сравнивала, и досравнивалась.
– Нина, рассуди здраво. Допустим, поедешь к нему... Неужели ты веришь, что человек, совершивший несколько краж, скопивший ценности и навостривший лыжи за границу, послушает случайную очередную знакомую и придет с повинной? Чепуха!
– Сергей Георгиевич, вы про любовь, конечно, много знаете, да не все.
– Разумеется, не все.
– Про страдание забыли.
– Знаю-знаю, любовь связана со страданиями.
– Нет, не то. Вот юг многие любят: море, тепло, отдых... А сердцем к этим пляжам не прикипают, сердцем прикипают к северу, к землям тяжким и убогим. Потому что на этих землях страдали.
– Ну уж.
– Мать почему плохого ребенка любит сильнее, чем хорошего? Жалеет. Она с ним исстрадалась. Худых мужей любят больше, потому что с ними исстрадались.
– Сомневаюсь.
– Чем больше от кого-то страдают, тем сильнее любят.
– К чему ты клонишь?
– Вы про Валерия нагнетали... Преступник, бабник, такой-сякой... А вышло наоборот: чем больше говорили про него худого, тем больше я жалела. Теперь я ради его спасения на все пойду. Больше ведь некому.
– Почему же некому...