Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги
Шрифт:
— Скажите, об этом нет в Еврейской энциклопедии? Или еще где-то?
— Давайте прекратим этот разговор, если Вам неинтересно.
— Просто я подумал, что можно было бы сделать сноску для читателя газеты. Лучше скажите мне, Вы ведь помните у Фета: «Не жизнь жаль, а жаль того огня…», — что Вам жаль оставить на земле, уходя?
— Я не готов ответить на этот вопрос.
— Кто из перечисленных Вами великих поэтов относился к Вам всего нежнее?
— Ахматова.
— Как
— Я так понял Ваш вопрос, что Вас интересует, кто был ко мне добрее. С Цветаевой я провел один день и больше ее не видел. К Осипу Эмильевичу я пришел в восемнадцать лет. Был знаком с ним долго, вплоть до его ареста и после его возвращения. Но я был очень молод. Не все понимал, что он говорил. С Ахматовой я познакомился поздно, мне было уже лет сорок. Хотя она снисходительно относилась к моей работе, хвалила ее, но ее отношение было отношением к взрослому человеку, отцу детей.
— Вы смотрите телевизор?
— Да.
— Вы, наверное, ловили себя на том, что Вам трудно вспомнить, что Вы видели вчера? А, может, воспоминания о великих поэтах такие же затуманенные?
— Нет. Я иногда мысленно с ними беседую.
— Есть ли среди теперешних Ваших знакомых не менее достойные собеседники?
— Я очень болен и мало бываю на людях. Есть поэты, которых я ценю. Некоторые из них являются моими собеседниками. У нас есть двадцать-двадцать пять одаренных поэтов. Особенно ценю Чухонцева, Кублановского и Рейна. С ними беседовать мне очень приятно. Еще есть здесь, в Переделкине, замечательный мой знакомый огромных разнообразных знаний. Ученый, лингвист, поэт. Это Вячеслав Иванов. Я знаю его с детства. Его называют Кома.
— Жена его также Вам симпатична?
— Да, я хорошо знал ее маму — Орлову.
— Это все старые знакомые. А допускаете Вы, что завтра с кем-то впервые увидитесь и почувствуете, что человек Вам сделался дорог или интересен.
— Да.
— Если бы на Вас свалились, предположим, двадцать тысяч долларов, вы бы разделили их между двадцатью известными Вам поэтами?
— Я разделил бы между детьми.
— Поэты не стоят того или дети дороже?
— Не стоят.
— Какими удовольствиями Вы дорожите? Вот Вы просыпаетесь — деревья солнце, ничего не болит — продолжите этот ряд…
— Самое большое удовольствие, когда я что-то напишу.
— И когда Вы последний раз что-то написали?
— Месяц назад.
— Можете пересказать, о чем Ваше последнее стихотворение?
— Могу назвать тему. Я задумался о Каине. Что за существо это было и постарался в стихах передать это. Человек-братоубийца. Бывает, убивают матерей. В нашей уголовной хронике то и дело рассказывается, как пьяная женщина убивает мать или детей… Я писал как бы и об этом.
— Существование
— Мне трудно ответить потому, что я перед ними преклонялся. Я был мальчик когда с ними познакомился. И слишком понимал и понимаю, что мои стихи по сравнению с их творчеством — ничто.
— Но Вашим теперешним местом в русской поэзии Вы довольны?
— Нет, я не сумел сделать всего, что хотел.
— Вы в себе ощущали силы, которые не реализовали?
— Понимаете, я об этом не думал. Я думал о другом. Что я не выразил всего того, что чувствовал в разные годы своей жизни. В детстве, во время войны.
— Кто себя выразил полнее — Набоков или Пушкин?
— Пушкин-гений, а Набоков — великий писатель. Сравнить кого-либо с Пушкиным невозможно.
— А с кем можно его сравнить из западных поэтов, писателей?
— Шекспир, Гете.
— А из англичан?
— Шекспир — англичанин!
— Вспомните еще удовольствия теперешнего Вашего положения.
— Хорошая погода, сердце не болит, жена чувствует себя прилично, хорошую книгу прочел.
— Скажите, пожалуйста, самоубийство — грех? И что еще Вас отталкивает в этом поступке?
— Мне жаль самоубийц. Самому уйти из жизни добровольно… Жизнь — счастье, даже в гетто. Дал Бог жизнь — живи. Я не осуждаю, но мне жаль такого человека.
— А наслаждения Вам тоже известны?
— Чтение.
— Давно умерший писатель, книгу которого Вы держите в руках, не кажется ли Вам более живым для Вас, чем окружающие Вас в доме творчества люди, не похожи они на привидения?
— Это люди, рожденные отцом и матерью, они заслуживают уважения. Они не привидения.
— Но Вам интереснее читать книгу?
— Среди писателей, живущих здесь, разные люди есть — молодые и старые, талантливые и нет, глупые и умные.
— Если бы судьба поставила Вас перед выбором — спасти жизнь человека или музейные ценности, картинную галерею…
— Если бы такая проблема стояла передо мной, когда я был молод, силен и действительно мог кого-то спасти, я, конечно, спас бы человека.
— Самое большое удовольствие Вы испытываете от чтения какого прозаика?
— Я могу назвать нескольких, одного мне трудно выделить. Прежде всего, очень люблю прозу Пушкина и Лермонтова. Сам я написал две книги прозы и ориентировался на эту прозу. Очень люблю Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова.
— В XX столетии никто из прозаиков не приносит Вам такого удовольствия?
— Я люблю нескольких писателей XX века.
— У Вас много детей?