Пружина для мышеловки

Маринина Александра

Не знаю, было ли глупостью то, что я сказал в ответ, или это был поистине гениальный ход. Я этого до сих пор не понял.

– Вам ничего не говорит имя Олега Петровича Личко? Вы не знали такого человека?

– Личко? – переспросил Аргунов. – Нет, впервые слышу. А кто это?

– Олег Петрович Личко был в семьдесят пятом году признан виновным в изнасилованиях и убийствах шести малолетних детей. Не слыхали?

Даже если бы я был писателем, мастером слова, то и в этом случае я вряд ли смог бы достаточно достоверно описать происшедшую с Аргуновым перемену. На него просто страшно стало смотреть. Мне показалось,

что то подсознательное решение, о котором я недавно говорил, в тот момент перешло в область сознательного и окончательно сформировалось. С лица Аргунова на меня смотрели глаза мертвеца.

– Что значит – признан виновным? – голос его звучал сипло и натужно. – Его посадили?

– Нет, его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психиатрическую больницу закрытого типа. Но вина его была доказана.

– Почему вы меня об этом спросили? – нервно проговорил Лев Александрович. – Почему я должен был об этом слышать? Что вы себе вообразили?

А чего это он так разнервничался-то? Ой, елки-палки, какой же я дурак! Да ведь это не Ситников помогал Елене Шляхтиной решать проблемы с братом, а сам Аргунов… А? Каков ход?

– Дело в том, Лев Александрович, что в ходе следствия и суда ваша подруга Елена Шляхтина давала показания против Личко. Собственно, на основании в основном этих показаний он и был осужден. Неужели она вам не рассказывала, что ее допрашивал следователь в Прокуратуре СССР, что она выступала свидетелем в суде? Не может быть, чтобы вы об этом не знали. Это было осенью семьдесят пятого года. Ну, вспомнили?

– Нет, – теперь он уже почти шептал. Голос, видно, сел, и Аргунов долго и тщательно откашливался, прочищая гортань. – Нет, я ничего об этом не знал. Вы ошибаетесь, так не могло быть, потому что Слава ничего мне не говорил… Он же не мог не знать, правда? Они были так близки с Леной, она обязательно должна была ему рассказать, а он бы сказал мне… обязательно…

Теперь его речь больше походила на заклинание – монотонная, почти лишенная интонаций, негромкая, с повторяющимися оборотами. А глаза его смотрели на меня умоляюще, словно просили, чтобы я подтвердил его логику, мол, действительно, не могло такого быть, чтобы Лена скрыла от Славы что-то серьезное, а сам Слава не поделился бы этим с другом Левой.

– Лев Александрович, мы с вами уже установили, что брат Елены Шляхтиной покончил с собой, но вам об этом не было известно. Значит, вы и о чем-то другом можете не знать, – осторожно заметил я. – Вот видите, и об истории с Личко вы ничего не знали, а ведь тут нет никакой ошибки, я читал и уголовное дело, и постановление суда, и всюду ваша подруга и любовница вашего друга Елена Шляхтина фигурирует в качестве свидетеля.

– Почему же… – он снова откашлялся, – почему же они мне не сказали? Зачем было скрывать?

– Потому, Лев Александрович, что ваша подружка Лена давала ложные показания против Личко. Личко не был маньяком-убийцей, и Лена просто его оговорила. Сами понимаете, о таком не рассказывают, хвастаться тут нечем, дело-то подсудное.

– Но зачем? Зачем ей давать ложные показания против какого-то… как вы сказали, его зовут?

– Личко, – подсказал я. – Олег Петрович Личко. Я вам скажу, зачем она это сделала. Елена прикрывала и спасала своего брата Михаила.

– Брата? – Аргунов потряс головой, словно пытался сбросить с макушки что-то, что

мешает ему воспринимать информацию и думать. – Ничего не понимаю. При чем здесь брат?

– Настоящим убийцей и насильником детей был брат Шляхтиной. И она это отлично знала. Более того, она много месяцев следила за ним, она видела, как развивалась его болезнь, потому что он действительно был психически больным, она хорошо изучила своего брата и могла точно предсказать по малейшим проявлениям в его поведении, что начинается очередное обострение болезни. И тогда она брала больничный, переставала ходить на работу и занималась только братом. Она шла за ним по пятам, она ловила каждое его передвижение, она наблюдала, как он высматривает ребенка возле школ и детских садов, как выжидает удобный момент, как подходит к малышу и уводит его с собой. Она не отставала, держась на таком расстоянии, чтобы брат ее не заметил, но чтобы самой все видеть, она присутствовала до последнего…

Я был полон вдохновения, я смог заставить свою скудную фантазию отправиться в космический полет, мне хотелось нарисовать картину яркую, красочную и достаточно подробную, чтобы у Аргунова возникло ощущение, что я знаю все и запираться бесполезно. Кажется, мне это удалось. Результат, однако, оказался вовсе не тем, которого я ожидал.

– Вы точно знаете, что она все это видела? – внезапно перебил мои излияния Аргунов.

– Да, – уверенно соврал я, потому что все, что я говорил, было основано не на точных знаниях, а на предположениях, правда, достаточно хорошо подкрепленных аргументами, но все-таки предположениях. Ибо точно знать могла только Лена Шляхтина, только она могла достоверно ответить, видела она своего брата или нет, но ведь ее не спросишь.

– То есть вы хотите сказать, что она знала, точно знала?

Вопрос показался мне непонятным и плохо сформулированным, но я отнес сей дефект на счет волнения Льва Александровича, которого я собирался вот-вот уличить в двух убийствах, совершенных тридцать лет назад. Ах, как я ошибался, самонадеянный дурак!

– Да, Елена точно знала, что настоящим убийцей является ее брат, а вовсе не несчастный Олег Личко, которому она ни за что ни про что сломала жизнь.

– А вы? Вы уверены, что это ее брат? Вы точно знаете?

Да что он заладил одно и то же? Точно знаете, точно знаете… Как будто спустя столько лет можно хоть что-то знать точно, если половина свидетелей умерла, а другая половина или ничего не знает, или молчит, как рыба. Впрочем, любопытно бы понять, откуда у почтеннейшего Льва Александровича такой острый интерес к личности убийцы.

– Да вам-то что за печаль? – спросил я как можно спокойнее. – Вы же утверждаете, что ничего не знали об этом деле и впервые услышали о нем только сейчас, от меня. Или нет?

– Это брат Лены убивал детей?! – он уже почти кричал и выглядел таким отчаявшимся, таким жалким, что я невольно посочувствовал ему. – Скажите мне! Это он, да? Это точно он?!

– Да, это брат Лены. Можно считать, что это установлено.

– Как? Как вы об этом узнали? Как вы можете быть уверены?

Ну, уж этого я Аргунову рассказывать не собирался. История грехопадения молоденькой Майи Истоминой под натиском многоопытного и влиятельного дядюшки останется на совести писательницы, которой я дал слово и нарушать его намерения не имел. Поэтому ограничился коротким: