Пряди о Боре Законнике
Шрифт:
Вахтмейстер заметил меня и дружественно кивнул головой. Мы перекинулись парой слов, и я предложил Заике пропустить по кружечке.
Вошли в здание, сели за стол. Мимо прошмыгнули девчонки Плаксы, которым Торн тут же приказал принести пива.
— Т-ты сегодня с-с-с… сам на-а себя не п-п-похож.
Я криво усмехнулся.
— Что ты знаешь о Нордхейме?
— Д-д-дальний остров. Лет-теть до него д-д-долго.
— И всё?
Торн достал кисет с табаком и стал набивать трубку. Второй раз вижу его за подобным занятием.
—
— А что говорят у вас?
Торн изобразил недоумение:
— У к-к-кого это «у-у-у вас»?
Принесли пива. Я сделал большущий глоток и крякнул от удовольствия. Торн же слегка пригубил из своей кружки и затянулся куревом. В воздухе растёкся сладковатый запах каких-то трав.
— На-а дальних ху-у-уторах ходят б-б… былички… всякие… В городе их п-п-пересказывают на свой ма-а-анер.
Мне пока было не понятно, о чём именно говорит Торн. Он снова отпил пива, пустил пару клубов дыма, а лишь потом продолжил:
— Норд-д-дхейм — это ледяной а-ад. Веришь?
— Верю. Но всё одно мне надо туда отправиться.
— Ну да… ну да… Фрод-д-ди говорил… Там какое-то ва-а-ажное дело. Н-е-е повезло тебе.
— Отчего?
— Никто не-е хочет идти, а тебя заставляют.
— А если я сам того желаю?
— Не-е верю.
Мы осушили по кружке. Нам тут же обновили, а мы уже успели прочувствовать силу хмеля.
— По-о-очему?
— Что «почему»?
— Почему т-ты туда хочешь ид-д-д…идти?
— Может… может оттого, что это важно?
— Важно? — Торн недовольно хмыкнул. — Ну… Ф-ф-фродди может убедить.
Вахтмейстер хмыкнул и сменил тему:
— Ты ведь во-оевал? И я воевал. Думаю, что н-н-н… нам есть, что д-д-друг д-д-другу рассказать. Тебя когда-нибудь ра-а-анили?
— Было. А что?
— Меня тоже. Т-тяжело только один раз… на-а Паучьем склоне. Лежишь на-а земле… кровь истекает… И знаешь, вд-д-друг пропадает желание жить. С кажд-д… каждой каплей приходит бе-е-зразличие. У тебя т-такое было?
— Было, — кивнул я, вспоминая Сверра. Вернее его последний бой с имперскими тварями.
Вот Торн сейчас говорит, а я вспоминаю свои чувства, когда лежал на холодном берегу Ингоса. Точно так же: безразличие, усталость… неважность происходящего.
Мы с Торном осушили кружки, и вновь заказали ещё. Плаксы живо принесли.
— Странно, когда в-в-вдруг осознаёшь всю т-т-тщеность происходящего. Важное становится неважным.
— Ты прямо читаешь мои мысли, — заметил я.
— Мои братья п-п-погибли на Святой Зе-емле…
— Я знаю.
— Знаешь? А скажи: за что?
Я пожал плечами.
— Вот… А-а-а ты говоришь «важно». В этой жизни ни-и-ичего нет важного, кроме самой жизни. Вот у-у-у тебя, Бор, семья. Скоро родится ре-е-ебёнок… Это важно Остальное — ерунда… Когда я лежала на-а земле истекая к-к-к… кровью…на Па-а-учьем склоне… Когда рядом ви-и-идел тела
Торн вдруг замолчал, уставившись в пол. Из его короткой трубки потянулись густые клубы дыма.
Почему мы заговорили о важности наших действий? Почему не стали обсуждать рыбалку? Способы лови, скажем, омуля? Охоту?
А никто не скажет. Никто ведь не ответит… Только я сам могу определить степень важности происходящего. Только через собственное восприятие мира… И ничто не изменит его… ничто… и никто…
Вахтмейстер долго молчал, глядя пустыми глазами вдаль, и при этом осушая кружку за кружкой.
Я же вдруг «пришёл в себя», неожиданно понимая, что тоже молча сижу в Холле и выпиваю. Сосредоточить взгляд было очень трудно. Вот так именно бывает, вроде ум ещё ясный, рассуждаешь здраво, а тело… подлое тело совсем не хочет тебя слушаться.
«Провал» в мыслях меня испугал. Не понятно, где было моё сознание?
Напротив по-прежнему сидел уже осоловевший Торн Заика, на столе виднелось с десяток пустых кружек, и ещё миски с недоеденной «кислой рыбой».
Зачем же я так наклюкался? Когда успел? Ведь только вот сидел на колоде. Неужели я слишком трезво глядел на вещи? И уставший мозг не выдержал, потребовал выпивки.
Торн тоже был не в лучшей форме. Он допил очередную кружку и кому-то махнул, чтобы принесли ещё.
— Ну мы с тобой дали, — я попытался улыбнуться.
Гибберлинг облизал свои толстые губы. И вдруг прямо спросил:
— Всё-таки п-п-пойдёшь на Нордхейм?
— А куда деваться?
— Н-да! Смельчак…
Глаза Торна заблестели. И этот блеск был очень неприятным, холодным, как у мертвеца. Вахтмейстер вдруг перестал заикаться.
— Это остров самых потаённых твоих страхов, — без шуток сказал он. Ноздри гибберлинга расширились, словно у хищника в азарте охоты. — Ведь не секрет, что у каждого они свои собственные. Большинство боится одиночества, или глупой смерти… просто смерти… Я, например, непонимания. Ни чудовищ… ни темноты, в которой те скрываются… А непонимания. Когда тебя осуждают… Ты ведь не раз ходил по нашему рынку. А в прочем, и на иных бывал, ведь так? Там одно и тоже: стоят болтуны, да перемывают кости своим знакомым, соседям… остальным о ком слышали, либо знали. Я уверен, — Торн наклонился ближе, — что и меня так же само…
— А есть за что? — серьёзно спросил я, пытаясь сосредоточить взгляд.
— Конечно… как не быть! Сделал не так, сказал не то — да мало ли за что ещё.
— И ты этого боишься?
Торн потупил взгляд и с силой сжал кулаки.
— Я тебе это сказал, как товарищу.
— Понимаю… и ценю.
— Нордхейм жуткий остров, — вздохнул Торн. — Страшный. Мы, гибберлинги, не ходим туда. Никто не ходит. Все в душе боятся встретить там собственные страхи. А мало того — не справиться с ними. Кто его знает, что на Нордхейме обитает. Может истина? А?