Прямо сейчас
Шрифт:
Любопытство, однако же, перевесило, и Паутов осторожно уточнил:
– Любишь?
– Ну, конечно. Я и всегда по-своему любил тебя, – Микулов вновь откинулся на подушку, но глаза уже не закрывал, он уставился в потолок, на лице его появилась мечтательность. – Ты хороший мужик. Правильный. Если честно – ну, теперь-то уж чего мне таиться? – я, знаешь ли, завидовал тебе. Правда. Так долго править такой здоровенной страной. И все у тебя ладилось. Без особых, конечно… э-э… подвигов, но зато и без грубых ошибок. Так что ты заслужил Белоруссию. Заслужил. Кто, кроме тебя? Я других после… после себя здесь не вижу.
Паутов смущенно заулыбался. Надо же, оказывается, со стороны люди его оценивают точно так же, как и он о себе думает. Антоша Микулов
– Да, любовь – удивительная штука, – продолжил тем временем Микулов, но теперь мускулы его лица вдруг все разом расслабились, кожа повисла, веки почти смежились, а голос стал затухать. – Чертов повар. Расстроил меня. Столько лет у меня работал – и на тебе.
– Повар? – тихо спросил Паутов.
– А всё любовь, – проговорил президент Белоруссии.
– Какая любовь? – спросил Паутов, подумав при этом, что все-таки у Микулова, пожалуй, с головой не все в порядке.
– Несчастная, – чуть ли не заплетающимся языком ответил Микулов и на целых пару минут замолчал.
Паутов повесил углы рта от недоумения. Он все ждал, что Микулов добавит каких-то деталей, и тогда, быть может, в его последних репликах появится хоть маломальская логика и смысл. Но Микулов безмолвствовал. Паутов вопросительно посмотрел на министра безопасности Чернегу и, кивнув в сторону Микулова, чуть покрутил ладонью у головы – мол, что с твоим боссом, он, часом, не сбрендил? Чернега лишь пожал плечами в ответ.
– Выкинулся из окна, – снова заговорил вдруг президент Микулов. – Сначала компот пересолил. Из-за любви. А потом поехал домой и выкинулся из окошка. Так пересолил компот, что мой секретарь, который первым его попробовал, разнервничался и помер. Врачи говорят, что от сердечной недостаточности. Бедняга.
Микулов смолк. Казалось, он глядит куда-то мимо Паутова, или сквозь него, куда-то в одному ему видимую даль.
Паутов и Байбаков переглянулись. Затем посмотрели на Микулова, который замер, уставив мутный взгляд на Паутова, будто ожидал какой-то реакции от него, а возможно, и не ждал ничего и думал о чем-то своем, или вовсе ни о чем не думал, пребывая в прострации. Паутов с удивлением смотрел на Микулова и тоже молчал.
– Так, а где мой Слава? – вскричал вдруг Микулов, словно проснувшись.
– Я тут, Антон Максимович, – тотчас отозвался Чернега и живо подошел к Паутову, чтобы Микулов мог видеть его, не поворачивая головы.
– Ага, хорошо, – успокоился Микулов. Он уже снова сел в кровати и был деловит, словно и не он только что без сил валялся на подушке. – Значит, соберешь завтра же в полдень пресс-конференцию. Небольшую. Шваль всякую звать не надо, только самых-самых. Из западных – Си-Эн-Эн, там, еще кого-то такого же калибра. Из наших – пару главных телевизионных каналов, несколько газет. Ну, там, сам сообразишь. А из российских – согласуешь с российской делегацией, им видней, кто у них главные СМИ. Ну вот. И я перед ними выступлю… – тут он перевел взгляд на Паутова, – нет, мы, конечно, вместе с Володей выступим и сообщим на весь мир об объединении наших братских народов в единое государство, – Микулов вдруг снова весь опал, откинулся на подушку, размяк и прикрыл глаза. – А согласись, Володя, это я сильно придумал, про объединение наших стран?
– Да, это… это практически подвиг, – искренне ответил Паутов, отметив про себя, что и в самом деле это сильный поступок, с учетом обстоятельств. Странно, мельком подумал Паутов, ему самому до сих пор эта мысль – воздать должное Микулову – в голову не приходила, оценивая ситуацию, он только и делал, что высчитывал плюсы и минусы лично для себя, и не попытался поставить себя в положение президента Белоруссии. Действительно, случись ему, Паутову, оказаться на месте умирающего Микулова, смог бы он заниматься всем этим? Смог бы он на исходе сил заварить такую кашу? Или бы валялся в больнице, цеплялся за жизнь и думал только о предстоящем уходе? «Вот так, человек делает реальное дело, а мы,
– Да, Антон, это и подвиг с твоей стороны. И даже больше, это революция!
– Вот такой я, старый смутьян, – Микулов засмеялся и закашлялся.
– Может, тебе лучше еще отлежаться, Антоша? – участливо спросил Паутов и даже встал с кресла в знак уважения к коллеге. – Мы ведь с тобой, считай, все уже решили, а объявить успеем, – в последних словах Паутова, впрочем, не прозвучало убежденности.
– Не говори ерунду, – Микулов выглядел совершенно обессилевшим, он прерывисто дышал, глаза были закрыты. – Не будем ждать. А то могу и не успеть. Видишь, как меня кидает. Ничего-ничего. Мои доктора дадут мне каких-нибудь пилюль. Я на полчаса стану огурчиком. И все будет нормально. Выйду к микрофону. Надо соответствовать. Напоследок. Славик, слышь?
– Да-да, Антон Максимович, – Чернега выгнул корпус, преданно глядя на шефа.
– Чего торчишь, как пень? Вперед, выполняй, раздай команды насчет пресс-конференции, готовь окончательный текст договора. Володя, и ты… с этим своим… – Микулов махнул пальцами в сторону Байбакова, – вы тоже идите. Я посплю. Извините старика.
Паутов двинулся к двери не сразу. Неудобно было вот так, сразу уходить. Получалось, что он пришел только для того, чтобы обсудить дела, а простое человеческое участие к умирающему старику проявить не в состоянии. Он решил еще чуть постоять в палате. Руководитель его администрации Байбаков и министр безопасности Белоруссии Чернега тоже стояли рядом, не смея, естественно, спрашивать его, в чем проблема, они решили, что Паутов хочет еще что-то сказать Микулову.
Паутов задержался всего на минуту. Но за эту минуту настроение вдруг изменилось. Он был растроган бескорыстным поступком Микулова. И это его насторожило. Он вообще не нравился себе в последнее время – все эти мысли о том, что он мало что сделал, что он не достоин самого себя в роли правителя России… Таким он никогда не был. Что за слюнтяйство? А теперь еще и это сочувствие к Микулову, даже благодарность ему, признательность за его великодушие. Может, это старость? Та самая, которую обычно люди в более раннем возрасте с удовольствием признают за собой. Даже бахвалятся ею перед окружающими. С легкостью говорят: «Э-хе-хе, старость – не радость» и прочие такие фразочки. А все именно потому, что на самом деле уверены, что пока еще не состарились. Но потом, когда и правда оказывается, что уже «не радость», охота говорить об этом пропадает. Нет, этот неожиданный подарок – Белоруссия, – все-таки не может быть без подвоха, не может быть все так просто. А что, если это западня, а ни какой не подвиг? Что если Микулов темнит? Вот, например, возьмет и скажет на пресс-конференции перед иностранцами, что это была его и только его идея. Что ему наконец удалось уговорить его, Паутова, пойти навстречу, и вот только поэтому сегодня два братских славянских народа снова вместе. И как ему на это ответишь? Придется схавать. Не может быть, чтобы Микулов за здорово живешь подарил ему эту заслугу и не задумал при этом, как перетянуть одеяло на себя.
Микулов лежал тихо, не шевелясь.
Медленно направившись к двери, Паутов уже знал, что сейчас сделает: остановится у порога, обернется и как бы между прочим, но твердым тоном скажет, что выступит на пресс-конференции первым и объявит, что они вместе пришли к идее объединения двух стран. Потому что все-таки это Россия по отношению к Белоруссии старший брат, а не наоборот.
Он медленно повернулся и пошел к выходу, до которого было шагов семь. За ним – Байбаков и Чернега.
Приблизившись к двери, Паутов еще более замедлил движение, но не резко, чтобы идущий следом Байбаков не налетел на него. Президент России уже почти совсем остановился, собираясь театрально взяться за лоб, мол, вот еще какая ему мысль в голову в сию секунду пришла, но тут услышал оклик Микулова: