Прямое попадание
Шрифт:
Дотри покупал и продавал шедевры – Джексона Поллока и Франца Клайна – и жил на широкую ногу» что мог теперь позволить себе. Городской дом на западных шестидесятых улицах и роскошный викторианский особняк к югу от шоссе на Ист-Хэмптонс. Он тщательно охранял свою частную жизнь но ходили слухи, что он предпочитает нимфеток – молоденьких, худощавых, балующихся наркотиками и одевающихся в кожу.
К 1992 году его карьера покатилась под гору так же быстро, как когда-то начиналась. Кредиторам не удавалось получить с него деньги – даже самые незначительные суммы, – а аукционы, равно как и преуспевающие дилеры, начали судиться с ним, потому что не все было чисто с правом на картины, которые
А потом в лесу, окруженном частными владениями, в северном пригороде Манхэттена обнаружили тело пятнадцатилетней шведской девочки, приехавшей в город, чтобы стать моделью. Орнитологи, что нашли останки, поразились – единственной частью тела, которую не тронули грызуны, была голова. Голубые глаза девочки невидящим взглядом смотрели в небо из-под черной кожаной маски, закрывающей лицо.
Я напомнила Майку и Мерсеру конец этой истории. Портреты с Инге Лунен развесили по всему городку, где ее видели последний раз – в баре для любителей садомазо, куда часто захаживал и Дотри с приятелями. И хотя никто не показал, что видел дилера в баре в тот вечер, когда исчезла девочка, его личный ассистент, Бертран Глостер, был там именно в это время. А всем известно, что девочек для босса отбирал именно он, когда сам Дотри был не в состоянии выйти в люди.
На самом деле Брайан редко лично подходил к тем, кого приглашал на ночь. Он предпочитал дожидаться их в комнате на третьем этаже здания, где находился бар Cuir de Russie («Русская кожа»). Он часами мог смотреть в окно, периодически заправляясь кокаином. Когда он замечал симпатичную девочку, которая останавливалась на тротуаре, чтобы поболтать с приятелями или выкурить сигарету, то звонил вниз в бар, просил подозвать ее и приглашал подняться к нему.
Еще долго после смерти Лунен люди из мира искусства рассказывали о том, что у Дотри в кабинете свободно валялись сексуальные игрушки – наручники, ошейники, шипованные ремни и даже кожаные маски, похожие на ту, что нашли на трупе. На этих же встречах он часто называл чрезмерно-услужливого Бертрана «мой палач». Тот был вроде телохранителя по особым поручениям при Дотри, когда дело касалось крутых типов из обратной стороны его жизни. Но тогда к его словам никто не относился всерьез.
А еще его знакомые признались, что слышали про садомазохистские игры, которыми увлекались Брайан и приятели, про оргии с наркотиками, кнутами и цепями, во время которых Дотри все чаще и чаще терял над собой контроль.
Бертрана Глостера взяли через несколько дней после обнаружения тела Лунен. Несколько лет он работал сторожем в усадьбе неподалеку. Низкий уровень интеллекта сделал его легкой добычей для полицейских. И он признался в убийстве девочки, которая согласилась на участие в оргии в обмен на билет до Швеции, который пообещал ей Дотри.
В своем леденящем душу признании Глостер рассказал, что они пришли в тот лес, он надел на Инге Лунен кожаную маску и застегнул молнию на рту, а Дотри нацепил на нее наручники, скрепив руки за спиной, и велел ей стать на колени за большим валуном. Затем Глостер добавил, что арт-дилер, уже находящийся под дурью, занюхал еще пару дорожек, нагнулся к Инге и прошептал: «Да, ты вернешься домой в деревянном гробу», а затем велел Глостеру выстрелить ей в голову.
– Конец истории? – уточнил Чэпмен.
– Не совсем. За убийство Глостеру дали
– Значит, этот чертов псих отсидел восемнадцать месяцев за уклонение от уплаты налогов и теперь снова в деле? Как нормальный человек, да? Слушайте, дайте мне потолковать с ним пять минут, а сами подождите в машине, а? Что скажешь, Куп? Он не станет большой потерей для общества, обещаю.
Мерсер припарковал машину перед «Галереей Кэкстон», новейшим аванпостом в Челси. Дени и Брайан готовили ее к открытию этой осенью. Теперь Дени мертва. В такую рань галереи еще закрыты, поэтому и машин, и пешеходов было мало.
Майк задержался у входа, чтобы прочитать вывеску под звонком:
– «Вход для обслуги со стороны 23-й улицы». Надеюсь, они не нас имеют в виду.
Передняя дверь не была заперта, поэтому Майк толкнул ее, и мы вошли вслед за ним. Похожий на пещеру первый этаж бывшей автомастерской был полностью переделан, исчез даже намек на его прежнюю жизнь. Из подвешенных под потолком динамиков лилась современная музыка.
– Кажется, они еще не выставили свои произведения.
– Ты сейчас наступишь на шедевр, Майки. Прочти табличку. – Я указала ему на кусок веревки примерно двенадцати футов в длину, что тянулась от двух точек на стене к точке на полу возле моей левой туфли, образуя треугольник. Пропустив замечание мимо ушей, Майк посмотрел вокруг на подобные же бесцветные инсталляции из веревок, занимающие весь первый этаж. Это было похоже на игру в «кошачью колыбель». Я зачитала слова на плакате, посвященном этой части выставки: «Эти нитяные скульптуры трансформируют пространство, и оно приобретает нематериальную осязаемость, сгущаясь на плоскости или в трехмерной среде. Иллюзия и реальность сливаются, пересекаются их линейные траекторию.
– И это искусство! – вопросил Майк. – Думаешь, какой-нибудь остолоп купит вот это? В жизни не видел большей нелепости!
Тут нас окликнул Брайан Дотри. Он стоял на балконе, что тянулся вдоль просторной залы.
– Не торопитесь называть эту вещь абсурдной, детектив. У нас еще два этажа, загляните сначала туда. Почему бы вам не подняться на лифте в мой кабинет?
– Хотелось бы найти лифт, не запутавшись во всех этих веревках, которые вы называете искусством! – крикнул Майк в ответ, пренебрежительно кивнув в сторону нитяных скульптур, что занимали практически весь первый этаж. – Давай, блондиночка, иди вперед. Если я буду размахивать перед ним наручниками, то он еще, чего доброго, излишне возбудится. А ты уж точно не входишь в ту возрастную группу, которую он предпочитает.
В дальнем углу залы действительно обнаружился лифт. Когда двери открылись на шестом этаже, мне в глаза ударил яркий свет. Южная стена здания была стеклянной, и полуденное солнце освещало одно из самых странных помещений, которые я когда-либо видела.
Во-первых, с этой стороны не было ни одного высокого здания, поэтому открывался великолепный вид на крыши близлежащих художественных салонов, гаражей и на Гудзон, что сворачивал на восток в нескольких кварталах от нас.
Но самым поразительным было другое. Примерно на три этажа ниже, с севера на юг, через просторный атриум тянулся отрезок железной дороги. Старые, толстые, ржавые рельсы на поросшей сорняками насыпи.