Прямое попадание
Шрифт:
24
В убойном отделе Северного Манхэттена было пусто. Все работали над покушением на Мерсера. А те, кто не мог заниматься расследованием официально, опрашивали своих информаторов, пытались найти зацепку. Остальные же толпились в холле больницы Св. Винсента, хотя посещения разрешали только ближайшим друзьям и родственникам.
– Мы с Купер проведем допрос в кабинете лейтенанта. Позвони в Олбани или куда там, найди все, что у них есть по Антону Бейли, – велел Чэпмен Джимми Хеллорану. – А когда закончишь, то позвони в полицию Гэйнесвилля,
– Слушай, Алекс, как же его посадили у нас и не вспомнили про флоридское дело? – спросил Хеллоран. – Почему никто не понял, что Антон Бейли и Энтони Бейлор – одно и то же лицо?
– Думаю, ему просто повезло.
Если его взяли за кражу в Нью-Йорке, то, несомненно, сняли отпечатки пальцев, которые проверили по компьютеру. Но иногда случалось, что техника нас подводила. Например, когда общая база данных была недоступна, а преступник использовал псевдоним, сравнение отпечатков пальцев так и не завершали. А на личном листе преступника мелким шрифтом, который не каждый судья читает, писали, что личность установлена по результатам проверки имени, а не отпечатков.
Если бы всплыло старое дело об изнасиловании, то за последующую кражу ему дали бы гораздо больший срок. В этом случае он не смог бы напасть на Дениз Кэкстон и вызвать череду событий, что за этим последовала.
– Вы, наверное, Дон Кэннон, – произнес Майк, пожимая руку молодому человеку. – Я – детектив Чэпмен, Майк Чэпмен. А это Александра Купер из окружной прокуратуры Манхэттена. Спасибо, что пришли.
Думаю, Кэннон был моложе меня, вряд ли ему исполнилось тридцать. Он оказался ниже меня ростом, с серьезным лицом и носил очки в роговой оправе. Он чувствовал себя так же неуверенно, как и большинство свидетелей по делу об убийстве. Но он, в отличие от многих, казался очень искренним.
– Присаживайтесь и расскажите о себе, – предложил Чэпмен. – Чем вы занимались у мистера Варелли?
– Вы, наверное, уже знаете, что Марко был мастером, самым щепетильным из представителей своей профессии. Именно ему предлагали самые сложные реставрации за последние пятьдесят лет. Над теми проектами, что занимали его, он всегда работал сам. Сам я родом из Сакраменто. Закончил Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, получил степень по изобразительному искусству. Вы это хотели знать? – Он вопросительно посмотрел на Майка, потом на меня. Мы кивнули. – В восьмидесятые один из моих профессоров работал с Варелли над «Герникой». Помните тот случай? Какой-то больной урод испортил картину Пикассо, что висела в Музее современного искусства.
– Да, конечно. Наш отдел занимался этим расследованием.
– Профессор знал, что я хочу заниматься реставрацией, сделать карьеру и вернуться на Западное побережье. А там устроиться в музей Гетти или типа того. И стать учеником Марко Варелли… В общем, для меня это был прекрасный вариант, лучшей рекомендации быть не могло.
– Когда вы начали на него работать? – уточнила я.
Кэннон задумался.
– Никто не работал на Варелли. Кроме технического персонала, который доставлял и увозил картины или
– Что значит «он соглашался»? Разве люди не платили ему? – поинтересовался Чэпмен.
Серьезный молодой человек криво улыбнулся:
– Нет, нет и нет. Мистер Варелли был состоятельным человеком. Ему всегда хорошо платили за талант. Поэтому в определенный момент жизни он смог легко отказывать тем, кто ему не нравился. Если он полагал, что картина или художник не стоят его усилий, то независимо от предложенной цены не соглашался.
– А как насчет случаев, когда владелец не был известен?
– За такие картины, мисс Купер, он никогда не брался. Помню, однажды коллекционер принес ему Леже. В Центре Помпиду эту картину классифицировали как «Н2М», это означает, что она была украдена нацистами во время Второй мировой, а затем возвращена во Францию. К тому моменту прежних владельцев не нашли. Синьор Варелли отказался от картины, пока не установят наследников и законных владельцев. Чем больше денег ему предлагали, тем сильнее он чувствовал себя оскорбленным. Чем-то похоже на профессию юриста, верно? Я имею в виду этические дилеммы, что встают перед адвокатами.
Он посмотрел на меня в ожидании ответа, но вместо меня заговорил Чэпмен:
– Вы слишком часто смотрите сериалы. Я не встречал адвоката, который бы переживал по поводу этических дилемм: если его устраивает сумма в чеке – клиент невиновен.
– Вы сказали, что на Варелли никто не работал. А как же вы сами?
– Мне выпала редкая честь – я был его учеником, детектив. Очень дорогая привилегия.
– То есть вы платили ему за то, что он позволял вам помогать ему в работе?
– У меня была стипендия от уважаемого частного фонда. Вот почему я смог себе это позволить. При иных обстоятельствах ученичество было бы мне не по карману. Считайте, что я ходил в лучшую частную школу в мире. Практически три года я учился у гения. Таких навыков я не смог бы получить нигде в мире, – Кэннон склонил голову. – Не могу поверить, что его нет. И что еще хуже – его убили. – Он снова взглянул на нас. – Он был таким тихим, безобидным человеком. Не могу представить, зачем кому-то понадобилось его убивать.
– Давайте я назову вам несколько имен. А вы скажете, знаете ли этих людей.
Кэннон прочистил горло и сказал, что не возражает.
– Начнем с Лоуэлла Кэкстона. Вы его встречали?
– Очень часто. Думаю, Марко знал его дольше чем я живу на свете. Наверно, он был одним из немногих коллекционеров, чьим вкусом мистер Варелли восхищался. Я никогда не был у Кэкстона, но знаю, что за несколько поколений их семья выработала безошибочное чутье на искусство. Мистер Кэкстон частенько приходил советоваться с мастером. Вы знаете о Тициане, которого он подарил Марко?