Прятки в облаках
Шрифт:
— Знает ли об этом Кирилл Борисович? — поинтересовался Дымов.
— А то, — Власов подтянулся на подоконнике, дрыгнув ногами в воздухе, а потом махнул им уже из здания: — Дуй сюда, Маруся, я помогу.
Маше нечасто доводилось лазать в окна, но она имела некоторые навыки в этой области. Именно так они с Костиком покидали дом и возвращались в него, если им приходила охота сгонять в круглосуточный ларек за шаурмой, которую мама отрицала как достойную еду.
Смирившись со своей участью, она тоже влезла на пенек, надеясь, что Лизе-Дымову или Плугову не придется ее подталкивать,
— Что такое прибор Петрова — Иванова? — спросила она, оглядываясь по сторонам. На факультете менталистики ей доводилось бывать только на первом курсе, когда они знакомились с универом. И уже тогда ее поразили повсеместные грозные таблички: «Не шуметь», «Не бегать», «Не смеяться». Или: «Внимание, тонкие материи! Воздержитесь от сильных эмоций!»
— Приблуда, которая показывает твои воспоминания кому-то другому. Разработка силовых ведомств, в нашем универе есть один образец для изучения и возможного улучшения. Мы с Вовкой как-то тестили на себе, неприятная процедура. Ой-ой-ой, — он вдруг бросился к окну, чтобы помочь несчастной Лизе, у которой не хватало сил, чтобы самостоятельно взобраться. — Простите, Сергей Сергеевич, я все время забываю, какая вы у нас нежная барышня.
— Неприятная процедура? — насторожилась Маша. — Насколько неприятная?
— Неприятная для меня, а не для вас, Мария, — успокоил ее Дымов, пыхтя и тяжело опираясь на Власова. — Фух! Как это неловко, действительно.
— Вы хотите показать мне какое-то воспоминание, — сообразила Маша. — Зачем? Какое?
— Давнишнее, — пожал плечами Дымов. — Не удивляйтесь, если оно будет слегка туманным. Хотя эта история не из тех, которая легко забывается.
Плугов легко и просто забрался внутрь самостоятельно, закрыл за собой окно и пошел по коридору, освещенному тусклым дежурным светом.
— Если в вас взыграла преподавательская солидарность, то не сильно переживайте по этому поводу, — сказал Власов Дымову. — Уверяю вас, Пахомыч прекрасно знает, что мы тут шарахаемся. Между прочим, именно благодаря нам он в прошлом году выиграл межвузовский конкурс по менталистике, так что тут никто не внакладе. Даже ректорша нас терпит, хоть и с трудом, конечно. Ну ничего, ей нужно продержаться до июня, недолго осталось.
Пока он трепался, Плугов открыл одну из дверей.
— Сюда! — крикнул он.
Маша с величайшей неохотой вошла в кабинет, уставленный разнообразной техникой, едва не споткнулась о толстые провода на полу и поежилась:
— Сергей Сергеевич, может, вы просто расскажете, в чем тут дело?
— А вы мне поверите? Одного дурацкого щелкунчика хватило, чтобы вы сразу записали меня в злодеи.
— Протестую, — тут же подал голос Власов, включая в розетку нечто вроде двух шапочек из фольги, — щелкунчик вовсе не дурацкий.
— Только он не умеет распознавать ложь, — возразил Дымов.
— А кто умеет, Сергей Сергеевич, а кто умеет? Садитесь в это кресло… Вам уже доводилось пользоваться этим
— К сожалению.
— Значит, обойдемся без инструкций. Маруся, в другое кресло. Основная проблема с этой штуковиной — в добровольности. Человек должен захотеть показать свое воспоминание, иначе ничего не получится. Можете себе представить, как это огорчает силовиков. Универ получил бы огромный грант, если бы взялся исправить этот глобальный недостаток, но пока нет никаких адекватных разработок в этой области, Пахомыч весь извелся от жадности, а у Вовки, видишь ли, принципы.
Маша села на краешек кресла и сжалась, когда Плугов нацепил на нее шапочку из фольги.
— Ты, Маруся, расслабься, — посоветовал он, — закрой глаза и представь, что смотришь кино. И не переживай, мы ничего не увидим.
— Угу, — она послушно зажмурилась и, оказавшись в темноте собственной головы, немедленно ощутила себя одинокой.
— Сергей Сергеевич, команды стандартные: «пуск» и «стоп». Скажете, когда будете готовы.
— Я готов. В смысле, пуск.
Некоторое время ничего не происходило, потом темнота рассеялась, и Маша увидела потрескавшийся потолок, на котором светилась одинокая лампочка. Она смотрела вокруг чужими, очевидно дымовскими, глазами и говорила его ртом.
— Ее глаза на звезды не похожи, — пробормотала Маша-Дымов задумчиво, — к тому же в упор не видят Сережи. Вот блин.
Потолок качнулся, ракурс сместился. Теперь перед Машей оказалась захламленная комната, очевидно студенческая общага. Две двухъярусные кровати, заваленные вещами и учебниками, носки на полу, плакаты с полуобнаженными красотками на стенах.
Маша-Дымов подошел к довольно заляпанному зеркалу и уставился на свое отражение с величайшим скепсисом. Если бы Маша не знала, кому принадлежит это лицо, ни за что бы его не узнала: не было еще преподавателя Сергея Сергеевича, а был молодой мальчишка с по-панковски высветленными волосами, торчавшими во все стороны. На носу наливался внушительный прыщ. Подбородок обезображивало несколько одиноких темных волосков. Юный (четырнадцать? семнадцать?) Дымов потер этот подбородок и проворчал:
— Хоть бы борода, что ли, выросла…
— Ой! — послышалось женское восклицание за спиной.
Маша-Дымов стремительно развернулась и увидела… саму себя.
Вот она: Мария Рябова, точно такая же, какой была именно сегодня. Косынка на волосах, растянутый серый свитер с темно-синей эмблемой универа, спортивные штаны. Только эта версия была наполовину прозрачной, эфемерной и совсем маленькой, сантиметров сорок всего. Она парила в воздухе, похожая на мини-призрака.
— Это еще что за явление? — рявкнул Дымов потрясенно.
Можно его понять: Маша была потрясена ничуть не меньше. Путешествия во времени еще не изобрели, она точно это знала, но каким-то образом оказалась прямиком в прошлом Дымова. Как? Зачем?
Прозрачная мини-Маша облетела комнату, разглядывая плакаты, зависла перед календарем.
— Две тысяча седьмой год, ничего себе, — охнула она. — Это сколько вам сейчас, Сергей Сергеевич?
— Пятнадцать, — ответил он растерянно. — Слушай, ну какой я тебе Сергеевич? Серега и есть… Ты кто, детка?