Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
— Нам известно, что в Ровно действует шайка большевистских агентов. Но мы их скоро накроем. Увидите, как они будут болтаться на виселице. Я обязательно это вам покажу. Мой шеф поручил операцию нашей группе. А мы… Заверяю вас, не пройдет и месяца, как мы их накроем всех. Выпьем за победу, господа! — воскликнул Александер и залпом осушил бокал.
— За нашу победу! — поддержала Лидия Ивановна.
Она пригубила рюмку, осторожно поставила ее на стол и, незаметно подмигнув мне, вышла на веранду. Воспользовавшись тем, что мой болтливый собеседник что-то горячо начал доказывать моему
— Стоит ли этого типа тянуть за язык? — спросила она. — Что-то он сегодня чересчур словоохотливый.
— Конечно, стоит. Но делать это надо осторожно. Интересно, какой сюрприз готовит нам гестапо?
— Тогда я быстренько выпровожу своих гостей, и мы займемся этим мерзавцем.
Вскоре гости ушли, мы сидели втроем за столом и играли в карты. Перед нами — бутылка коньяку. Лидия Ивановна все время следила, чтобы рюмка гестаповца не оставалась пустой, а он нашел терпеливых слушателей, дал волю своему языку.
— Вы понимаете, почти каждый день в Цуманские леса убегают советские военнопленные. Берут с собой оружие, снаряжение и все, что попадает им под руку. Шеф хотел устроить засаду, но я его отговорил. Лучше помочь одной из таких групп свободно добраться к партизанам и забросить к ним кого-нибудь из доверенных людей. Шеф не только одобрил мой план, но и обещал вознаградить за блестящую идею. У Александера золотая голова. Он еще никогда не ошибался. Вот увидите: скоро мы с вами, пани Леля, культурненько посидим в «Дойчер гоф» и кутнем на денежки, полученные от шефа.
— Ну и хвастунишка! — рассмеялась Лисовская. — Ты лучше смотри, чем бьешь моего туза.
— А-а-а… Простите, мадам. Я думал, что это козырь. Минуточку… Сейчас этому тузу будет крышка… А относительно того, что я хвастун, посмотрим!
— Ничего у тебя с тузом не выйдет, — смеялась Лидия Ивановна. — Эх ты, золотая голова! Запутался в шести картах, а еще хочешь провести операцию против партизан!
— Осторожней на поворотах, мадам! — рассердился гестаповец. — Я еще докажу вам, какой я хвастун. Пан Богинский — мой приятель, — Александер похлопал меня по плечу, — и он будет моим арбитром. Предлагаю — на американку. Согласны?
— Согласна!
— Разбейте пари, пан Богинский!
— С удовольствием, — ответил я, — но при условии, что и мне достанется бокал шампанского.
— Конечно! Готовьтесь, фрау Леля!
Мы пытались еще что-нибудь выведать у гестаповского агента, но, вероятно, он спохватился, что уже и так наговорил много лишнего, и начал снова, в который раз, рассказывать о своих цирковых способностях.
Утром следующего дня я поставил в известность о «плане Александера» Николая Ивановича.
— Вообще-то, — сказал он, — этот враль редко говорит правду. Но на сей раз, мне кажется, он не соврал. Представьте себе: немцы, и не просто немцы, а гестаповцы, принимают вариант, предложенный их холуем. Холуй торжествует, он не может скрыть своего восторга, ему хочется, чтобы все знали, какой он находчивый, умный. И он не сдерживается, он не может упустить случая, чтобы не сказать о своем превосходстве очаровательной женщине, пренебрегающей его
— Нужно немедленно предупредить наших и в городе принять необходимые меры предосторожности, — предложил я.
— Обязательно, — согласился Кузнецов. — А я сам попробую выяснить через знакомых гестаповцев некоторые подробности «плана Александера».
Но Паулю Зиберту так и не пришлось ничего выяснять, так как не прошло и двух дней, как нам самим довелось стать участниками осуществления этого плана.
Была у нас явочная квартира у Яблонских. Ее хозяин до войны работал шофером, эвакуироваться не успел, остался в Ровно и продолжал водить свой автобус. Но кроме этого мы еще устроили у него на квартире что-то вроде штаба, через который отправляли в партизанский отряд советских военнопленных.
На квартиру Яблонских часто заходил Михаил Шевчук. Там мы должны были с ним встретиться и на этот раз.
Я переступил порог комнаты и от неожиданности застыл на месте: человек двадцать в новой немецкой форме сидели и чистили оружие. Увидев меня, один из них вскочил и, щелкнув каблуками, отрапортовал:
— Товарищ командир! Группа советских военнопленных в количестве восемнадцати человек прибыла в ваше распоряжение и готова к отправке в партизанский отряд. Ждем ваших указаний.
Откровенно говоря, я растерялся. Этого еще не хватало! Среди бела дня вооруженная группа на явочной квартире! Кто им рассказал об отряде? Кто они? И нет ли среди них «доверенного лица» Александера?
Вошли Яблонский с Шевчуком (они были в соседней комнате). Яблонский рассказал, что знает товарищей давно, что они просили его установить связь с партизанами, помочь добраться в отряд и что он выполнил их просьбу.
Поздно было придумывать другой вариант: люди ушли из лагеря большой группой, и, если они к вечеру не возвратятся, их будут искать, и им нельзя отказать, если даже среди них и есть предатель.
Мы вышли с Шевчуком и Яблонским на кухню.
— Ты с ними беседовал? — спросил я Михаила.
— Да. Мне кажется, что ребята надежные. Правда, Пискунов… Уж очень он разговорчивый и какой-то скользкий. Всем интересуется, старается угодить. Даже зажигалку мне подарил. Все норовил куда-то пойти — за махоркой, но ребята его не пустили.
— И я тоже хорошо не знаю его, — сказал Яблонский. — А впрочем, ребята уверяют, что он человек надежный. Они говорят: «В нашей группе мы знаем друг друга. Это — гвардейская группа». Среди них — разведчики, саперы, пулеметчики и танкисты. Последние даже вздумали выкрасть у фашистов танк и на нем убежать к партизанам, но я им отсоветовал.