Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
— Пани Леля, кажется, вы добираетесь до моих чувств, — сказал Александер. — Возможно, вы хотите убедить меня в том, в чем я сам давно убедился, а возможно, просто хотите пробудить во мне гуманность, милосердие, любовь к ближнему. Мне безразлично, что обо мне думают, но я делаю то, что могу. Меня уже не перевоспитаешь. И, уважаемая пани, мне нечего задумываться над судьбой тех несчастных, которые проходят через мои руки. Не сделаю этого я — сделают другие. Не я выдумал эту войну, и не мне оплакивать ее жертвы. И если хотите знать, не я один грешен. Я работаю в гестапо, и за это мне хоть платят хорошие
— Оставь свою философию, а то я в самом деле перестану считать тебя человеком, — не выдержала Лидия Ивановна. — А впрочем, у тебя ничего не осталось человеческого.
— Я делаю то, что приказал фюрер: «Вы можете убивать, уничтожать, сжигать, а ответственность за это несу я».
Когда он ушел, я сказал Лисовской:
— Не стоило уговаривать этого выродка. Разве вы не знали, что это все напрасно?
— Знала. Но все-таки думала: попробую. Было бы неплохо иметь в гестапо своего агента! Неплохо!
— Сегодняшний разговор был слишком рискованным. Еще неизвестно, какие выводы сделает из него Александер. Он нас и так устраивает. И если все обойдется, не следует с ним рвать приятельские отношения. У него длинный язык, и этот язык еще может нам оказать не одну услугу.
— Согласна. Пока получается неплохо. А предателей нужно уничтожать и физически и морально.
После провала своего плана Александер продолжал изредка наведываться к Лидии Ивановне. От своего шефа он получил хороший нагоняй и теперь искал только момента, чтобы выслужиться. Своей привычке много говорить он не изменил, хотя самовосхвалений в его рассказах стало меньше. И никогда он уже не предлагал пари Лисовской.
Месяца через три он совсем исчез, и Лидия Ивановна высказала мысль, что его где-то настигло возмездие партизан. Я согласился с ней, но через некоторое время судьба снова свела меня с Александером.
После освобождения Ровенщины и Волыни Советской Армией я оказался в Луцке. И тут, зайдя однажды в кабинет следователя Управления государственной безопасности, я увидел моего старого «приятеля». Он сразу же узнал меня и обрадовался этой встрече, но скоро его взгляд стал грустным и на вопрос следователя, признает ли он себя виновным перед советским народом и Родиной, ответил:
— Он вам расскажет обо мне больше, чем я сам.
И безнадежно опустил голову.
ПАРОЛЬ ОСТАЕТСЯ ПРЕЖНИМ
Николай Иванович удивлялся:
— Ну и интересный же человек эта Леля! Что ее заставляет столько времени проводить в обществе немецких офицеров? Вот хотя бы со мной. Раньше я открывал ей много «секретов». Тогда я был для нее полезен. А теперь, когда заходит разговор о фронтовых делах, я стараюсь молчать. Говорю:
— Она жаловалась, что Пауль Зиберт стал неразговорчивым. Или он ничего не знает, или ему досталось за излишнюю «болтливость».
— Не могу же я ежедневно сочинять новые небылицы. Пора принимать решение.
Я был согласен с Кузнецовым. Но из отряда получили приказ еще раз тщательно проверить Лисовскую и изложить свои соображения относительно возможности использования ее на разведывательной работе.
Снова пришлось мне идти на улицу Легионов, 15. Лидия Ивановна, как всегда, начала рассказывать, что ей удалось услышать от посетителей казино. Я уже хотел было спросить о Зиберте, но Лисовская сама вспомнила о нем:
— А этот верноподданный генерала Кицингера Пауль Зиберт все молчит и молчит. Последний раз принес флакон французских духов. Был не в настроении. Жаловался, что ему отказали в отпуске. А накануне обещал взять с собой в Кенигсберг. Даже говорил: заедем в Берлин! Я не против даже устроиться там на работу. Представьте: советская разведчица в рейхстаге!
— У вас слишком большие аппетиты, Лидия Ивановна. Оставьте эти глупости. Для вас и тут достаточно работы.
— Так-то оно так, но почему бы не попробовать, если подвернется случай.
— Я не люблю тратить время на пустые затеи.
— Почему пустые? Я давно уже составила себе такой план. Если не выйдет с Паулем Зибертом, попробую с другим немецким офицером. Для этого у меня есть кое-какие данные.
— А какие именно?
— Какие? — переспросила она. Потом задумалась, встала, прошлась по комнате, остановилась передо мной, пристально посмотрела мне в глаза и спросила: — Скажите правду, верите вы мне или до сих пор еще сомневаетесь в моей честности?
— Что вы, Лидия Ивановна! Мы вам верим, и никаких сомнений относительно вашей честности у нас не было, — не задумываясь, ответил я.
— А я чувствую, что это не так. Хотя, правда, осторожность в разведывательной работе никогда не повредит. Так вот, послушайте, какой у меня возник план. Пауль Зиберт, хотя он и не из высших чинов немецкого офицерства, но, мне кажется, имеет возможность увезти меня в Германию как свою невесту. Побывать в Берлине в то время, когда идет война, когда все подчинено фронту, — очень важно.
— Но ведь это будет обыкновенная экскурсия! — возразил я. — Экскурсия, которая почти никакой пользы нашей разведке не принесет.
— Я еще не все сказала, — гневно произнесла Лисовская. — В Германию я поеду не ради прогулки. Мне нужно лишь оказаться там и завести некоторые знакомства. А потом… Можете не сомневаться: все пойдет как по маслу. Немцы, какие бы высокие чины они ни носили, любят хорошеньких, веселых дамочек.
— Хоть вы и красивы и веселья у вас хоть отбавляй, но этого недостаточно, чтобы сделать себе карьеру в Берлине.
— А вы еще не все обо мне знаете. Вы думаете: «Захотелось ей романтики. Берлин манит ее!» Но я уже давно утратила все романтические иллюзии, и, если хотите знать, я была в Берлине. Да, да, не удивляйтесь: этим ножкам уже приходилось топать по Унтер-ден-Линден.