Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе
Шрифт:
— Не хочу ехать с ними в одном направлении, — сказал я, указывая на немцев.
— Да, — ответил он. — Особенно после вчерашнего в Туле.
Мы оба вышли из поезда, не доехав одну остановку до Орадура, и я поехал на попутных машинах назад в Лимож. На следующий день, в доме мадам Бержо, мы услышали новости: все пассажиры, прибывшие в Орадур, были убиты. Это было частью массовой расправы над жителями деревни. Мужчин согнали в сараи, женщин и детей в церковь. И все подожгли. Тех, кто пытался бежать, расстреливали с машин. Горстке людей, ужасно обожженных, удалось убежать из огня: лишь трое из них выжили. Мэр города, просивший пощадить людей, был
Новости ужаснули нас. Скоро пришли новые трагические вести. До конца недели Бастине не вернулся из Сен-Жюньена. У мадам Бержо мы узнали о его судьбе. В Сен-Жюньене, по дороге в убежище своей матери, он был задержан солдатами дивизии «Райх» и обыскан. В его рюкзаке были найдены уличающие его материалы. Он был убит на месте двумя пулями в голову.
Мы с мадам Бержо сидели на диване и плакали. Союзные войска уже высадились, но война еще не закончилась.
15
ОРАДУР-СЮР-ГЛАН, ЛИМОЖ
(июнь 1944 — январь 1947)
Через несколько недель после зверских убийств я поехал в Орадур и нашел там обитель смерти. Под ярким летним солнцем стояли столы с обугленными вещами жертв: детскими колясками, обувью, игрушками, взятыми детьми в церковь перед тем, как все были сожжены. Лишь горстка выживших осталась от сотен, кто еще недавно мирно жил здесь. Жители ближайших деревень бродили по пепелищу с лицами, застывшими от ужаса, и рассказывали каждому, кто хотел слушать, что произошло.
— Мэр, — произнес кто-то.
Еще в Лиможе мы слышали, что мэр умолял нацистов взять его собственную жизнь взамен жизней жителей города. Однако на этом история не закончилась. Нам рассказали, что мэра привязали к столу в центре города. Двое его сыновей умоляли сохранить ему жизнь. В ответ немцы убили сначала сыновей, а затем, крепко держа отца, мэра этого маленького города, отпилили ему пилой ноги.
Некоторые из нас, из «Шестой», испытывали особые родственные чувства к этому городу. Несколько раз мы привозили сюда фальшивые документы, чтобы несчастные загнанные души могли выйти из своих укрытий, получив свободу передвижения. Все эти усилия обратились теперь в ничто.
Однажды вечером, в июле, после ужина с Бланш Александер и ее семьей, мы услышали по радио «Свободная Франция» сообщение о попытке покушения на Гитлера его собственных офицеров. У нас был не восторг, а изумление. Мы представляли себе различные возможности. Казалось, луч света озарил нашу жизнь. Если собственные офицеры Гитлера отвернулись от него, несомненно, должны закончиться все эти организованные зверства.
В августе французское Сопротивление взяло под контроль Шалю и выпустило письменное воззвание: «Мы обращаемся к патриотам Шалю с призывом участвовать в обороне территории. Встанем все, чтобы продолжить освобождение страны!» Фрайермауеры жили в Шалю. После воззвания мне стало ясно, что они могут не бояться больше немецких облав. Освобождение Шалю было лишь началом, за которым наверняка последует освобождение других городов. В Лиможе находилось еще несколько сот немецких солдат, но после высадки союзных войск в Нормандии их присутствие стало менее ощутимо. СС по-прежнему имело там региональную штаб-квартиру, и солдаты все еще занимали большую часть местного отеля, однако после дня «Д» многие были отправлены в Нормандию.
Однажды над городом были сброшены листовки. Они были похожи на конфетти перед новогодним
В середине августа, утром, был освобожден Лимож. Совместные войска двух частей Сопротивления Forces Francaises de l’Int'erieur и Franc-Tireurs Partisans Francais, которые курировали действия «Шестой», вступили в бой с немецким гарнизоном и одержали победу. Несколько сотен немецких солдат были проведены по улицам города в сопровождении вооруженных бойцов Сопротивления. Мышь, пожирающая коршуна.
Это была немыслимо экипированная разношерстная толпа: плохо одетые истощенные люди с винтовками — у некоторых даже не заряженными. Немцам, казалось, было все равно. Они были измучены войной и полностью деморализованы тем, что дело приняло такой оборот. Они шли строем, руки подняты, ладони за голову.
Стоя на тротуаре, я с удивлением наблюдал за трансформацией личностей. Только несколько дней назад немцы были господами, а жители Лиможа — подчиненными. Теперь солдаты, казалось, вздрагивали, слыша крики, вспарывающие воздух: «Грязные немцы», «Сраные фрицы», «Помните Орадур».
Я наблюдал их, марширующих по бульвару до железнодорожной станции, а потом, устав от переполнявших меня эмоций, понял, что больше не могу смотреть.
Однажды я встретил человека по имени Юлиус Принц, австрийского еврея; много лет назад он оставил Вену и вступил во французский Иностранный легион. Сейчас он был капитаном, советником Сопротивления, осуществлявшим допрос пленных немцев.
— Я хочу, чтобы ты увидел этих немцев, — сказал он мне как-то. — Ты только взгляни на них.
Мы подошли к заброшенному складу, в котором содержались немецкие солдаты. Принц хотел показать мне, как теперь он властвует над господствующей расой. Они лежали на постелях из соломы, но тут же встали, когда мы вошли. Принц был небольшого роста, но он умел себя подать.
— Как вам нравится здесь? — спросил он немецкого офицера.
Тот не ответил, и Принц повторил вопрос:
— Как вам нравится?
Офицер пожал плечами. Какой ответ был правильным? Этого не знал никто из них, точно так же, как не знали мы, евреи, в течение прошедших шести лет, что было правильным, а что нет; мы знали одно — необходимо бежать.
— Как вам нравится здесь?
Игра Принца доставляла мне удовольствие. Я с ненавистью вспомнил, как евреи сгибались перед немцами, и сейчас испытывал удовлетворение, глядя на этого немецкого офицера, когда-то столь высокомерного, съежившегося теперь перед маленьким евреем.