Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе
Шрифт:
Когда умер наш отец, Дитта была младенцем. В возрасте пяти лет Израильское общество по делам образования и религии (Israelitische Kultusgemeinde) устроило ее в сиротский дом, где она могла жить в рабочие дни недели. После смерти отца мы остались полусиротами, и проживание Дитты в доме для сирот помогло маме в тяжелые финансовые времена.
Дом для сирот находился в районе Дёблинг, на другой стороне Дунайского канала. По пятницам после обеда мы с мамой и Генни забирали Дитту, и она проводила выходные дни дома. Иногда я ходил за ней один, и тогда мы по пути домой
— Ванильное, — заказывала она с большой охотой.
— Лимонное и малиновое, — говорил я и радовался, что так легко сделать ее счастливой.
По воскресеньям мы все вместе провожали Дитту назад в сиротский дом. Это была маленькая прогулка в красивый район Дёблинг с элегантными старыми домами.
— Ты должен бежать, — сказала мама, когда мы сидели за нашим маленьким столом и ужинали.
Я резко отказался.
— Вспомни Гохманов, которые получили по почте прах, — убеждала она. — Посмотри на соседа, которого истязали коричневорубашечники. Вспомни людей, стоящих на коленях на улицах. Может быть, однажды ночью и в нашу дверь постучат.
Она приводила столько аргументов, что почва стала медленно уходить из-под моих ног.
Всего за несколько дней до прихода Гитлера мы с друзьями играли в футбол. Но теперь, когда они видели меня, они плевали мне вслед и кричали: «Saujude!» — «Жид пархатый!»
Я оставил гимназию на год раньше срока и перешел в профессиональную школу по электротехнике. В первый день занятий учитель спросил у каждого ученика его имя и имя мастера, у которого тот работал.
— Абрахам Вайнзафт, — ответил я на этот вопрос.
Класс разразился хохотом. Вайнзафт — еврейская фамилия. Реакция класса казалась инстинктивной, как павловские рефлексы. Я покраснел от смущения и почувствовал себя изгоем. Я ожидал, что учитель сделает замечание классу, но он не проронил ни слова.
На улицах я слышал, как молодые люди выкрикивали стишки против недавних своих друзей, которые были евреями: «Jud, Jud, spuck in’ Hut; sag der Mama, das ist gut!» — «Жид, жид, плюнь себе в шляпу; скажи маме, это — хорошо!» Группы еврейских детей слышали из уст сверстников: «Вот идет жидовская школа». На фонарных столбах, стенах и киосках было написано: «Juden nach Pal"astina!» — «Евреи — в Палестину!»
Нацисты быстро разработали для нас новые правила, установили ограничения времени для покупок, определили места и помещения, которые теперь стали для нас запрещены. И даже там, где нам разрешалось бывать, для нас имелись ограничения. Нужно было заново решать: в какое время дня лучше всего делать покупки самых важных продуктов; когда можно избежать столкновения с бандитами на улице.
На скамейках в парках было написано: «Не для собак, не для евреев». В кинотеатрах висели таблички: «Евреям не разрешается». Общественные бани: «Не для евреев». Рестораны: «Евреи нежелательны». Мы были теперь официально признаны прокаженными.
В год, когда умер мой отец, я учился в третьем классе начальной школы. У меня был доброжелательный учитель — Роберт Каденски. Иногда он рассеянно ходил по классу, но, проходя
После прихода Гитлера я увидел младшего Каденски на улице. Он носил коричневую форму гитлерюгенда. «Доброе утро, Роберт», — сказал я. Он смотрел прямо перед собой и не удостоил меня взглядом. Он был теперь немцем, а я все еще оставался евреем.
Через несколько дней на Валленштейнштрассе я встретил его отца. Мы обменялись рукопожатием, и я упомянул, что видел его сына. Мой старый учитель устало кивнул.
— Лео, — сказал он, — не сердись. Роберт — молодой и глупый.
Я вздохнул, у меня было ощущение, как будто он обнял меня. Я вспомнил, что мой учитель носил раньше на лацкане значок с тремя стрелами — символ Австрийской социалистической партии.
— Господин Каденски, — сказал я, — моя мама говорит, что я должен бежать из Вены. Она очень беспокоится. Вы как думаете?
— Deine Mutter hat Recht, — сказал он тихо. — «Твоя мать права».
Каждый день я ездил на велосипеде на занятия по электротехнике. Правой рукой я управлял велосипедом, а левой удерживал на плече в равновесии лестницу. Вайнзафт был превосходным учителем. Я быстро научился соединять провода, не отключая при этом ток. Но я делал ошибки и иногда меня било током.
— Как дела? — спрашивала вечером мама.
— О, прекрасно! — улыбался я. — Я уже могу делать короткое замыкание.
Однажды мы с Вайнзафтом прокладывали электропроводку в пятиэтажном доме на Верингерштрассе. Это было через несколько недель после прихода Гитлера и незадолго до Песаха [4] .
— Я не могу работать в Песах, — сообщил я Вайнзафту.
— Мы будем работать, — возразил он мне. — Когда ты будешь в Палестине, сможешь не работать в Песах.
4
Песах — еврейская Пасха.
Двадцатого апреля был день рождения Гитлера.
— Как вы думаете, — спросил я Вайнзафта, — мы отдыхаем в этот день?
— Это не наш праздник, — сказал он.
— Должен ли я его праздновать, когда буду в Палестине?
Однако мы все-таки не работали в день рождения Гитлера. Владельцы здания не были евреями, и мы не хотели привлекать к себе внимание во время всеобщих торжеств. Меньше чем за месяц Гитлер превратился во всенародное божество.
Настроение евреев становилось все более мрачным. У сына соседей Альфреда Шохета был мотоцикл, но было приказано сдать его властям. Когда я был ребенком, Альфред часто брал меня покататься на нем, но теперь вдруг евреям запретили иметь мотоциклы. Шохет исчез, и больше его не видели.