Психиатр
Шрифт:
Он сказал это без ложной скромности: в конце концов, он был в суде, а в суде, как известно, говорят правду, всю правду, даже если это оказывается ложью!
— А потом?
— Она пригласила меня танцевать. Я согласился. И я не пожалел об этом, потому что она на самом деле оказалась горячей, она повесилась на меня, обняла за шею. Я понял, что она, должно быть, напилась или накачалась наркотиками. Но в любом случае она не была заторможенной.
— А вы, как вы отреагировали?
—
— Что вы хотите сказать?
— Ну, она очень хорошенькая девушка и одета очень сексуально, она мне говорила… Ну…
— Что именно она вам говорила?
— Ну, это личное, но она говорила как женщина, которая хочет дать понять мужчине, что она его хочет. В какой-то момент она даже…
С притворно скромным видом он замолчал. Доктор Шмидт попросил его продолжить.
— В общем, на мне были очень широкие брюки. Ремня не было, а только подтяжки, и, когда мы танцевали медленный танец, ее рука скользнула мне в штаны. Она присвистнула и сказала, что я идеально сложен и что это хорошо, так как у нее в сумочке как раз лежат презервативы большого размера. Она спросила, не хочу ли я их опробовать.
Зал явно не остался равнодушным к этим новым разоблачениям.
— Что было потом?
— Примерно в течение часа мы танцевали, пили и обнимались. Потом она сказала, что хочет изменить своему дружку, так как тот не удовлетворяет ее в сексуальном плане, и что она хочет настоящего мужчину.
Катрин подпрыгнула на своем месте, словно разъяренный лев.
— Вы не имеете права так говорить! — вскричала она. — Это все ложь! Я люблю Роберта и никогда его не обману, даже несмотря на то что мы расстались!
— Мадемуазель Шилд, — предупредил судья, — вам была предоставлена возможность высказаться!
— Я не могу терпеть, когда этот шут так говорит о моем друге!
— Катрин, пожалуйста! — авторитетно прервал ее Пол Кубрик.
Она опустила голову и замолчала.
Слова этого Ди Паскуали напомнили ей слишком горький вечер расставания в отеле «Уолдорф», когда Роберт действительно был не способен ее удовлетворить, — на самом деле он не испытывал ни малейшего желания.
Томас и Джулия обменялись долгими молчаливыми взглядами: их шансы на победу таяли на глазах. Томас предвидел мучительный момент, когда сам должен будет защищаться от обвинений в изнасиловании, которые Тамплтон не замедлит ему предъявить. Каждый удар, наносимый Катрин, приближал его к встрече с инспектором.
Последний, впрочем, присутствовал в зале суда и посмеивался, глядя, как Томас начинает идти ко дну.
Шмидт, так и не шелохнувшийся, продолжил свой допрос:
— И что вы тогда сделали?
— Ну, — сказал Дино с чуть виноватым выражением лица, — будучи осторожным, я спросил, пришла ли она со своим другом.
В зале раздался смех.
— Она ответила, что одна, — продолжил
— Но почему?
— Они ведь были уже не вместе, а она хотела ему изменить.
— Понимаю. И что вы тогда подумали?
— Что и всегда: «Ох уж эти милые женщины!» — сказал свидетель, разведя руками и подняв к небу глаза.
Публика прыснула со смеху, родители Катрин, Джулия и Томас потупились. Что же касается Кубрика, то он быстро делал заметки.
Для Катрин испытание продолжалось.
— И что вы сделали потом?
— Я сказал себе: «Почему бы нет?» Она спросила, можем ли мы заняться любовью, там, во внутреннем дворике, и я ответил, что да. Я хорошо помню, что она добавила, извините за выражение…
— Говорите, — поддержал Шмидт, возбужденный таким успехом.
— Она сказала: «Я сделаю так, что твои яйца просто взорвутся!»
И снова в зале раздался смех: решительно, этот Жиголо оказался очень забавным!
— И как вы отреагировали?
— Я взял ее за руку и отвел во двор.
— И что случилось, когда вы пришли туда?
— Случилось то, что должно было случиться!
— Будьте более точным, прошу вас.
— Я не знаю, не проглотила ли она на ужин шпанскую мушку, но она действительно горела, если позволите так выразиться. Во дворе мы начали целоваться. Я не хотел торопиться, но через две минуты она встала передо мной на колени, спустила с меня штаны и достала из своей сумочки один из презервативов, о которых говорила, и надела. Конечно, я разрешил ей это сделать — я не из тех, кто рискует понапрасну, особенно если дама настаивает.
— А потом?
— Потом мы совокупились. Она упиралась в стену бара, а затем она попросила еще!
— Сколько времени это продолжалось?
— Я не смотрю на часы, когда занимаюсь любовью, по крайней мере когда это не по долгу…
Он, казалось, пожалел о своих словах, которые выдавали его мало почтенный род занятий, тем: более для мужчины, наделенного хорошими физическими данными и не обезображенного интеллектом.
— Понимаю, но что было после этого?
— В тот момент, когда мы любили друг друга, не знаю зачем, но она остановилась и отдалилась от меня ни с того ни с сего, так резко, что презерватив остался в ней.
— Но что случилась? Вы попросили ее остановиться и дать вам новый презерватив?
— Послушайте, как и все, я участвую в компании по предотвращению заболеваний, передающихся половым путем, но я выпил много шампанского. Я был очень возбужден, и потом, я решил, что она совсем молодая и, возможно, нет никакой опасности. Я знаю, что думать так — это неверно, но в любом случае в такие моменты не можешь ясно соображать, если вы понимаете, о чем я говорю.