Психолог
Шрифт:
Но тут же после минутного душевного успокоения на него накатывает такая сильная волна отчаяния, что невольно он сжимает ровные доски скамейки с такой силой, что костяшки пальцев белеют. На смену сильной физической боли приходит психологическая, приходит та самая хроническая депрессия, от которой в этом мире он никогда не сможет найти лекарства. На глаза в этот момент должны навернуться слезы, он должен хотеть плакать, но и этой роскоши он не может себе позволить. Все слезы давно уже пролиты, его тело и душа буквально иссушены от беспрестанных душевных терзаний, а сам он прекрасно понимает, какое жалкое зрелище из себя представляет — жалкий сломленный старик, который непонятно еще зачем живет на этом
Его жизнь теперь состоит из противоречий, многие из которых он сам себе придумал. Например, он прекрасно понимал, что его старый друг беспокоится о нем, поэтому он и пьет эти бесконечные лекарства, поэтому и соблюдает этот бесполезный режим, поэтому и позволяет себя постоянно обследовать и именно поэтому сейчас Малькольм встал с кровати, чтобы проверить его состояние… Поэтому…
Но Зигмунд одновременно с какой-то новой, свежеприобретенной, даже немного циничной стороны, с которой он раньше никогда не смотрел на вещи, понимал, что тут скрыто и другое. Малькольм изолировался от общества, закрылся от посторонних людей в лесной глуши и, возможно, отгородился и от чувств. Он явно испытывал к своему старому другу нечто теплое, дружеское, Зигмунд чувствовал это, но все это терялось под наносным безразличием и научными изысканиями. Сейчас, именно сейчас Зигмунд был для него никем иным, как объектом для исследования, и, осознавая это, он чувствовал себя как никогда более одиноким.
Конечно, Малькольм хотел помочь ему… Хотел помочь… Но жизнь Зигмунда действительно состояла теперь из одних противоречий. Он понимал, что та зараза, которая мертвой хваткой вцепилась в душу Малькольма, смешала его чувства и мысли таким непостижимым образом, что от самого Малькольма осталось только частичка его прошлого «я». И осталась ли вообще?
И тот же вопрос Зигмунд мог задать и самому себе. Остались ли они вообще людьми после всего этого? Зигмунд не углублялся в вопрос, не хотел этого, он почему-то твердо думал, что лишние знания принесут ему только еще больше разочарований и боли. Но Малькольм, видимо, продолжал что-то искать, а Зигмунд боялся спрашивать о результатах его поисков. Потому что боялся получить вполне очевидный ответ, что его друг увлечен не поиском избавления от их проклятия, а поиском его дальнейшего усиления.
Когда-то давным-давно, когда они были молоды и беспечны, им пришлось прибегнуть к крайнему методу. Беда была лишь в том, что они не знали, что метод этот крайний, они лишь хотели решить свои проблемы. Казалось, что весь мир ополчился против них, и они хотели сразиться с ним, победить… Кто знал, что цена победы была настолько высока? Что лучше каждый день сражаться с тяготами окружающего нас мира, чем сражаться самим с собой?
Малькольм лишь сказал, что согласно записям и манускриптам, которые он отыскал, это ранее звалось темными душами. И теперь они были в их теле, их сознании, добавляя свои темные нотки в грустную песню их существования. Зигмунд далее не слушал, не хотел, не желал слышать ничего больше. Он и так знал достаточно — его жизнь как нормального человека закончилась, и теперь он был обречен на вечные страдания. Какая разница, что явилось причиной? Темные души, светлые души — все это легенды… которые, грустно и одновременно озлобленно думал Зигмунд, не давали и малейшего представления о масштабе бедствия.
Действительно, в университетской библиотеке, в которой он работал и из которой впоследствии сбежал вместе со своим другом, содержались записи подобного толка о существовании нематериальных объектов из чужеродных нас миров, которые, дескать, наделяли их носителя невиданной силой и властью. Были даже записи в легендах, были схожие упоминания даже у некоторых исторических деятелей — Зигмунд еще в молодости тщательно изучил вопрос. И после вселения в него темной
Но ее не было. Ничего не было. Кроме страшного проклятья, что обрушилось на их головы. Видимо, Малькольм этого еще не до конца понял, возможно, что он не сдался… Или же наоборот — поддался влиянию своей темной души, которая постепенно завладела его телом и сознанием, несмотря на всю его силу воли.
Зигмунду же страшно было представить, что будет, если полностью отдаться своему непрошеному гостю, если забыть про осторожность и пустить все на самотек. И в то же время снова возникало неприятное противоречие — а что если вся эта осторожность была напрасной? Что если ничего страшного не случится? Как-то ведь люди жили с этими темными душами раньше… И снова противоречие за противоречием… Жили… Раньше… Что такое жизнь? И что такое раньше? И если раньше было, то есть ли сейчас?
Он совершенно запутался и перестал более искать смысл в своей и чужих жизнях. Он поник, сдался и хотел теперь только одного — возможности совершить в своей жизни хоть один окончательный бесповоротный выбор, чтобы потом дальше не думать, не переживать, не подвергаться бесконечным самокопаниям.
И, похоже, что этот выбор постепенно обретал очертания.
Смерть манила его призрачными, но одновременно такими интересными перспективами. Он решил выбрать ее.
[1] Некоторые из растений никогда ранее не произрастали в лесу, но Малькольм не понимал, зачем природа сама себя ограничивает. По его словам, он помогал миру двигаться в верном направлении. Зигмунд лишь уповал на то, что его друг остановится на опытах в естественной природной среде, а не перейдет куда еще. Например, в политику.
IV
Когда-то давно Зигмунд представлял себе смерть как нечто крайне неприятное, но к чему рано или поздно люди приходят, как бы ни старались от этого убежать. И в молодости он воображал себя лежащим в кровати, слабым и обессиленным, окруженным близкими друзьями. На его лице блуждала бы легкая улыбка, и он бы постепенно смирялся с неизбежной кончиной или, что даже лучше, спокойно ждал бы ее, потому что жизнь успела бы ему уже надоесть или он бы чувствовал, что достиг всего, чего хотел, и даже больше.
По статистике мира, в котором он жил, такая картина должна была наступить после шестидесяти лет, если удачное стечение обстоятельств давало человеку крепкое здоровье и, что немаловажно, безопасное окружение. А у него было и то, и другое — он получил свою должность библиотекаря в престижном магическом университете от своего отца по наследству. И эту должность он должен был передать своему ребенку. Так было принято, поэтому традиции с самого рождения оберегали его, если бы он не суетился и остался бы на месте.
Работа была уважаемая, совершенно не пыльная, несмотря на некую ироничность данного высказывания, а также совершенно безопасная. Тебя не могли убить, предать или обмануть, и все потому, что ты был нужен. Своего рода невидимка, который одновременно пользуется всеобщим уважением, но в то же время ничего не значит — эдакий парадокс, оберегаемый временем и университетскими традициями.
Он имел полное право не посещать занятия, да и в этом не было необходимости, благо в его роду не обнаруживалась склонность к магии. Он сам выстраивал свой распорядок дня, выслушивал приказания только от высших чинов, а подчинялся непосредственно Ректору. Он многое знал, многое слышал, но ни с кем ни о чем не говорил. Его полностью устраивало одиночество, и никто не смел его беспокоить без особой на то причины. Слуги помогали наводить порядок в Библиотеке, да и сам порядок преследовал его жизнь — у него было стабильное обеспеченное будущее без каких-либо опасных сюрпризов.