Психологическое консультирование. Помогаем строить отношения с жизнью
Шрифт:
Догадайтесь с трех раз, как вели себя крысы во время эксперимента? Да, крысы вели себя так, как будто никакой телепатии между ними не было и в помине: эксперимент в присутствии академика из Жуковского с треском провалился! Для профессора Сперанского это стало настоящей жизненной драмой: получалось, что он – мошенник и подтасовщик! Слава Богу, академик из Жуковского поступил благородно: он опубликовал опровержение по поводу открытия своего коллеги, сославшись на возникшие погрешности в ходе экспериментов, проводимых ранее профессором Сперанским.
Но сам профессор Сперанский после того случая буквально потерял покой и сон, беспрестанно размышляя, почему же все так получилось. И этот провал натолкнул его на другое, гораздо более важное открытие: он понял, что
Сергей Владимирович Сперанский провел серию опытов, согласно всем полагающимся правилам, и его гипотеза полностью подтвердилась… Но! Состояние экспериментатора при этом должно было быть особым: человек должен быть расслаблен и полон непоколебимой веры, что все случится именно так, как он предполагает.
И профессор сделал новые публикации на тему своего уже нового открытия, в том числе и в японском журнале.
Позднее один из товарищей профессора Сперанского, главный врач клиники, рассказал ему интересную историю на ту же тему. В этой клинике стоял уникальный на то время аппарат терапевтического сна: суть его работы заключалась в том, что пациенты приходили днем в помещение, где стоял этот аппарат, он излучал определенные волны, которые так воздействовали на пациентов, что те засыпали здоровым «терапевтическим» сном ровно на сорок пять минут. Проснувшись, люди забирали свои одеяла с подушками и уходили. И как-то раз на одной из утренних врачебных летучек вдруг выяснилось, что «сонный» аппарат уже полгода как неисправен и единственное, что в нем работает, – это сигнальная лампочка. Починка аппарата стоила баснословно дорого. Главный врач предложил коллеге, работавшему на аппарате, вести себя точно так же, как и раньше, логично предположив, что именно «аппаратный» доктор своим невозмутимым спокойствием и уверенностью заставляет людей послушно засыпать: на том и договорились. Как вы думаете, уснул кто-то из пациентов в тот день в комнате терапевтического сна? Правильно, ни один не уснул! Почему? Потому что у врача, работавшего на аппарате, пропала былая вера в чудесную силу того «последнего слова техники». Внешний рисунок поведения доктора остался прежним, но ушло то главное, что заставляло людей вести себя в соответствии с его ожиданиями: безусловное знание, что машина воздействует на людей только так и не иначе.
Так вот, в психотерапии и в коммуникации – то же самое. Позитивные ожидания психотерапевта или коммуникатора включают механизмы самоисцеления у его клиента или партнера.
И теперь еще одно чрезвычайно важное замечание.
Вера человека творит чудеса только в том случае, если человек верит в нечто, что действует помимо него.
Этим «нечто» могут быть «научно достоверные факты», технические возможности аппарата, безупречность психологического или медицинского метода и так далее.
Глубинный смысл психотерапии
Мне не очень близок классический психоанализ, но вполне можно допустить, что хороший психоаналитик, верящий в непогрешимость своего метода, будет по-настоящему эффективен – естественно, во временных рамках, установленных данным направлением психотерапии.
Двадцать семь лет назад, будучи беззаветно влюбленной в НЛП и его возможности, я не раздумывая бралась за клиентов любой сложности, даже за тех, от которых отказывались гораздо более опытные по сравнению со мной специалисты, и у нас с ними все получалось. Почему? Исключительно в силу моей веры.
Заметим, я тогда верила не в себя – начинающего молодого психолога, – а в НЛП. Вообще, надо сказать, вера в себя – вещь тонкая и хрупкая, и ее очень легко поколебать.
Осталась ли моя вера прежней? Нет. В ней произошли серьезные изменения. Примерно через год ежедневной интенсивной работы – от пяти до десяти клиентов в день – мне довелось пережить внутри себя настоящий профессиональный кризис, хотя внешне это никак не
Я была в шоке:
– Как??? Ты ведь работал с ней в техниках НЛП?
– Ну да.
– И какие техники ты применял?
– Все понемножку.
– И ты все делал правильно, в раппорте?
– Конечно.
– И что, даже когда ты все делаешь предельно точно и в раппорте, все равно может не получиться?
– Естественно, мы же не всесильны!
И это был настоящий кризис моей веры в НЛП. Я пережила его. Помогла ежедневная медитация и постоянное возвращение себя в состояние «здесь-и сейчас». Как и раньше, я ежедневно продолжала заниматься оттачиванием своего профессионализма, от отчаяния, наверное, даже еще интенсивнее, чем раньше.
А потом во время первой чеченской войны мне довелось отправиться работать непосредственно в зону боевых действий (Грозный, Шатой, Гудермес), в миссию французских психиатров по реабилитации мирного населения. Работа в методах и практиках НЛП оказалась именно тем, что требовалось для быстрой помощи в экстремальных ситуациях, и вскоре у меня появился обширный опыт на эту тему: работы было в избытке. И именно там, в Чечне, нежданно-негаданно пришла новая вера, которая до сих пор настолько непоколебима, что уже является для меня и «картой», и самой «территорией».
Был у меня в 1996 году случай в Грозном с одной женщиной по имени Лена. Это была, наверное, единственная клиентка в моей жизни, работать с которой я не хотела, потому что не верила, что могу ей хоть как-то помочь. У Лены бандиты похитили четырнадцатилетнюю дочь и требовали выкупа. Денег у бедной женщины не было. Бандиты угрожали расправой над девочкой. Лена просилась ко мне на прием через свою соседку, но ее ожидания относительно моих возможностей были не вполне адекватны. Дело в том, что после нескольких случаев удачной работы с местными жительницами, у которых была и в результате нашей психологической работы прошла истерическая слепота, обо мне поползли разные лестные слухи, что, мол, у меня «все слепые прозревают». Это была абсолютная правда: ко всем тем женщинам с истерической слепотой вернулось зрение, но история умалчивала, что «прозревших» было не так много – всего четыре. А Лена, будучи наслышанной о произошедших «чудесах», похоже, искренне верила, что специалист-психолог способен совершить чудо и помочь в ее страшной ситуации. Казалось бы, долг психолога предписывал мне честно сказать этой бедной Лене, что мои возможности ограничиваются возможностями психолога, хорошо владеющего своей профессией. Но мне так не хотелось лишать ее последней надежды… И я малодушно просила Ленину соседку передать ей, что мы обязательно поработаем и с ее дочкой, когда та вернется домой, и с самой Леной, естественно, тоже, но на данном этапе это дело скорее милиции, чем психолога. Однако Лена не послушалась и пришла искать меня в больницу, где я проводила в то время семинар для врачей. В сложившейся ситуации выбора у меня уже не было: мы начали работать.
Здесь сделаю небольшое отступление от рассказа о Лене и ее дочке, чтобы объяснить, какие своеобразные люди иногда приходили в Чечне на семинар повысить свою квалификацию, потому что для описываемого случая это имело особое значение. Дело в том, что во время чеченской войны у меня периодически обучались местные «ведьмочки». Врачи, как и все местное население, относились к таким «ведьмочкам» с большим пиететом, и доктора сами просили меня пустить «коллег» из области магии поучиться в их медицинской группе. Вот и в тот раз вместе с грозненскими врачами НЛП осваивала одна уважаемая местная «ведьмочка». Она с самого начала буквально впилась в Лену глазами, а потом внимательно следила за нашей работой.