Псы войны
Шрифт:
— Ну как вы тут? — спросила Мардж, входя. — Все хорошо?
Она прошла мимо миссис Диас в комнату, где спала Джейни.
— Разумеется, — ответила миссис Диас. — Звонил твой отец.
Джейни спала, съежившись под желтым одеялом, дыша тяжело, простуженно.
— Черт! — выругалась Мардж. Нашла в стенном шкафу еще одеяло и укрыла ребенка. — Чего он хотел?
— Он просил позвонить ему завтра.
На кухне Мардж поставила воду для кофе.
— Как дела на Третьей улице? — поинтересовалась миссис Диас.
— А,
Таблетки были в кармане кардигана. Она достала одну и проглотила.
— Там очень опасно.
— Это меня не беспокоит, — ответила Мардж. — После трех лет работы на Калифорнийский университет я уж лучше буду рисковать.
Она слушала, как закипает вода на кухне, и ждала, когда миссис Диас уйдет.
— Не хотите остаться на чашку кофе?
— Нет, — ответила миссис Диас. — Надо идти.
Надевая плащ, она поинтересовалась у Мардж, как там, во Вьетнаме, ее муж. Мардж ответила, что, кажется, у него все хорошо.
— Тебе бы надо встретиться с моей племянницей, — сказала миссис Диас. — Ее муж тоже там.
— Правда?
— Ты не волнуешься за него? Если бы мой муж был там, я бы волновалась.
— Волнуюсь, — сказала Мардж. — Но ему всегда везет.
Миссис Диас поморщилась:
— Не следует так говорить. Но, наверно, он там много увидит такого, о чем можно написать.
— Наверно.
— Ты говорила, он пишет книгу о войне?
— Да, хочет написать. Книгу, или пьесу, или еще что. Поэтому и поехал туда.
— Нет, ну разве это не безумие? — вздохнула миссис Диас. — Ты меня извини, но это ведь безумие, когда можно оставаться здесь. Тут полно такого, о чем стоит писать.
— Да, он странный парень, — сказала Мардж.
Когда миссис Диас ушла, Мардж вернулась в комнату Джейни и постояла, прислушиваясь к дыханию ребенка. Потом села в гостиной перед телевизором, но включать его не стала.
Закурила сигарету и набрала номер отца в Атертоне.
К телефону подошла подружка отца, Франсес — Франсес с силиконовыми титьками.
— Шестьдесят девяносто девять, — ответила Франсес. — И вообще, уже три утра.
Мардж знала, что они еще на ногах, знала и то, что отец взял параллельную трубку.
— Здравствуй, Франсес, здравствуй, Элмер!
— Привет! — ответила Франсес и положила трубку.
— У тебя все в порядке? — справился Элмер Бендер.
Мардж положила в рот еще таблетку и запила ее кофе.
— Я только что проглотила таблетку, — сказала она отцу.
— Как замечательно!
Она ждала, что он скажет еще, и секунду спустя он спросил:
— Хочешь покончить с собой?
— Нет. Просто мне все осточертело. Я с ума схожу.
— Приходи завтра. Хочу, чтобы ты рассказала о Нью-Йорке.
— Ты ради этого звонил мне?
— Я хотел узнать, как ты. Почему не сходишь к Лернеру,
— Лернер, — фыркнула Мардж, — дряхлая венская задница. Да еще развратник.
— Зато хотя бы не торчок, — изрек Элмер Бендер.
— Я загляну к тебе. Если не завтра, то на днях.
— Тот парень из Санта-Росы все еще шантажирует тебя?
— Нет, — ответила Мардж. — Он уехал.
— Расскажи мне о твоей ситуации.
— Как я могу рассказывать? Твой телефон прослушивается.
— Конечно, — сказал Элмер, — и что с того?
— Я потеряла всякий интерес к сексу. Секс — это просто сборище «бродяг», которые дрочат, сунув руку в карман брюк.
Элмер Бендер помолчал. В одном разговоре с ним Мардж обнаружила, что он в ужасе от лесбийской любви и боится, как бы она не стала спать с женщинами. Похоже, ее мать грешила этим.
— Не думаешь, что Джону пора бы вернуться?
— Это будет странно, — сказала Мардж. — По-настоящему странно.
— Я думаю, авантюра слишком затянулась. Ты понимаешь, что было безумием начинать ее? И что хорошего получилось?
У Мардж было такое чувство, что она тонет в кресле. Буквально растворяется в синей обивке. Левой рукой прижимая трубку к уху, она, растопырив пальцы, вытянула правую к окну, выходящему на улицу. Это было приятно. Отсюда, из кресла, окно казалось Огромным Миром.
— Как насчет огромного мира? — спросила она отца.
Элмер вздохнул:
— Марджи, детка, ложись-ка спать. И обязательно приходи завтра.
За окном поднялся ветер, он свистел сквозь гнилую раму и незамазанные стекла. Мардж сидела лицом к окну, слушая шум ветра, пока он не затих и не наступила тишина. В ушах еще звучал голос отца, и казалось, что и сам он присутствует в комнате некой своей нематериальной сущностью — сухой, раздражающей, занудливо-рассудительной. В глаза бил свет, словно отблеск его очков без оправы.
— Будешь лапшу на уши вешать? — сказала она ему.
Она сидела в кресле, окруженная бесконечностью безмолвного времени. В его сердцевине, внутри ее, росло ощущение праведного блаженства. Внешний мир представлялся нескончаемой чередой комнат, сообщающихся между собой окнами, и она чувствовала отчетливую уверенность, что в нем нет ничего, чего она не смогла бы преодолеть, к собственному удовлетворению.
Даже если дома никого, кроме нее, не было, Мардж никогда так долго не сидела на одном месте. С улицы донесся какой-то шум, и, хотя она не поняла, что это такое, Мардж воспользовалась им как опорой и заставила себя встать. Приняв вертикальное положение, она почувствовала слабость, но не испугалась. Только в детстве она испытывала такое блаженное чувство, как сейчас, при мысли об их затее с герычем, который уже плывет через океан. На дилаудиде она ощущала с этим грузом неиллюзорную общность.