Птица солнца
Шрифт:
– Может, это наша молодость, Ланнон? Что если в эти последние дни она кончилась?
Они молчали, раскачиваясь вместе с галерой под мерное движение весел. Когда остров исчез, Ланнон заговорил снова.
– Я посылаю тебя на границу, Хай. Будь моими глазами и ушами, старый друг.
* * *
– Это ненадолго, сердце мое, – извинялся Хай, хотя Танит, поглощенная изящным поеданием лилового винограда, ничего не сказала. – Я вернусь, прежде чем ты поймешь, что я уходил.
Танит поморщилась,
Хай изучил все настроения Танит, каждое выражение и наклон головы, выдававшие их. Он с восхищением следил за ее превращением из ребенка в зрелую женщину – так из почки распускается цветок, он изучал ее с терпением и преданностью любви, но не знал, как рассеять такое настроение.
Танит кончиком языка облизала пальцы и с интересом принялась разглядывать свою руку, поворачивая ее и подставляя под свет.
– Царь больше никому не может доверить это поручение. Речь о деле величайшей важности, – продолжил Хай.
– Конечно, – прошептала Танит, по-прежнему осматривая руку. – А еще никто другой не может с ним рыбачить.
– Послушай, Танит, – попробовал втолковать ей Хай, – мы с Ланноном друзья с детства. Прежде мы с ним часто бывали на островах. Это как паломничество в нашу юность.
– А я в это время сижу с набитым тобой животом, одна.
– Но ведь всего пять дней.
– Всего пять дней! – передразнила Танит, и щеки ее вспыхнули, показывая, что настроение ее меняется от льда к пламени. – Клянусь моей любовью к богине, я тебя не понимаю! Ты заявляешь, что любишь меня, но стоит Ланнону поманить, и ты бежишь к нему, взвизгивая, как щенок, и подставляя живот, чтобы он мог почесать его.
– Танит! – Хай улыбнулся. – Ты ревнуешь!
– Ревную! – закричала Танит и схватила чашу с фруктами. – Я тебе покажу ревность! – Она швырнула чашу и, пока та летела, стала искать новый снаряд.
Старая Айна, дремавшая на солнце в глубине террасы, проснулась и присоединилась к Хаю в его бегстве от этой бури. Они нашли убежище за углом стены. Оттуда Хай провел осторожную разведку поля битвы и обнаружил, что оно пустынно, но где-то в доме плачет Танит.
– Где она? – спросила Айна.
– В доме, – ответил Хай, вычесывая фрукты из бороды и стряхивая брызги вина с одежды.
– Что она делает?
– Плачет.
– Иди к ней, – приказала Айна.
– А если она снова набросится на меня? – опасливо спросил Хай.
– Отшлепай ее, – ответила Айна. – А потом поцелуй. – И она улыбнулась беззубой, но понимающей улыбкой.
– Прости меня, божественный, – прошептала Танит, и ее слезы, мокрые и теплые, оросили шею Хая. – Я вела себя по-детски, я знаю, но каждая минута, проведенная без тебя, для меня потеряна.
Хай обнимал ее, гладил по голове, успокаивая, и его сердце разрывалось от любви. Он сам готов был заплакать.
– А мне
Хай ответил с сожалением, но твердо:
– Нет. Я буду передвигаться быстро, а ты уже на третьем месяце.
Танит наконец сдалась. Села на ложе и вытерла глаза. Ее улыбающиеся губы лишь чуть кривились, когда она попросила:
– Расскажи мне еще раз, что ты готовишь к рождению нашего ребенка.
Она сидела рядом с ним, теплая и мягкая, лампа освещала белизну ее живота и новую тяжесть грудей. Танит внимательно слушала, кивала, улыбалась и хлопала в ладоши, когда Хай объяснял, как это будет: приемная мать, прохладный и здоровый воздух холмов, поместье в Зенге. Он рассказывал, каким здоровым и сильным вырастет их ребенок и как они будут навещать его там.
– Его? – игриво переспросила Танит. – Не его, а ее, мой господин!
– Нет, его! – поправил Хай, и они рассмеялись. Но в смехе Танит звучала печаль. Ничего этого не будет. Она не видела их будущего, не могла уловить обещания счастья, не слышала смеха своего ребенка, не чувствовала его тепла.
На мгновение темная завеса времени разошлась, и она увидела грядущее – людей и события, которые привели ее в ужас.
Она прижалась к Хаю, слушая его голос – он давал ей спокойствие и силу – и наконец негромко спросила:
– Если я принесу лиру, ты споешь для меня?
И он пел песню о Танит, но в ней были новые строки. Всякий раз когда он пел ее, в ней появлялось что-то новое.
Мармон был наместником Северного царства и начальником легиона и крепости, охранявших северную границу.
Он был старым другом Хая, и хоть старше его на тридцать лет, но считал себя его учеником. Мармон увлекался военной историей, и Хай помогал ему писать историю третьей войны с Римом. Это был высокий костлявый человек с роскошной седой гривой, которой очень гордился. Волосы он мыл очищающими отварами трав и аккуратно расчесывал. Кожа у него была гладкая, как у девушки, и туго обтягивала выступающие кости внушительного черепа, но лихорадка придавала ей и белкам глаз желтоватый оттенок.
Он был одним из наиболее доверенных военачальников империи. В течение двух дней они с Хаем обсуждали ситуацию на северной границе, рассматривая глиняный макет территории, и Мармон показывал Хаю, где происходят тревожащие его события. Худые руки наместника касались отдельных предметов на макете, проводили линии, обозначали спорные или беспокойные районы, а Хай слушал и задавал вопросы.
На исходе второго дня они поужинали на стене крепости, где было прохладнее. Рабыня натерла их тела ароматным маслом, чтобы отпугнуть насекомых, и Мармон собственноручно наполнил вином чашу Хая, но сам пить не стал: лихорадка уязвляет печень, и для него вино теперь яд.