Птица у твоего окна
Шрифт:
Под конец этого тревожного и разноликого дня, она, поговорив с подругами и родными несколько успокоилась. Такова судьба всех. Все идут под венец и плачут! Раньше об этом надо было думать, а теперь принимать то, что дает ей судьба! Что будет, то будет…
Предстоящая первая брачная ночь чудилась Тане венцом всех отношений женщины и мужчины. Это ночь близости, ласки, любви и доверия. Ночь, когда снимаются все покровы и обнажается правда, но правда у Тани всегда соседствовала с поэзией. Она еще не говорила Валерию, что она нетронутый, несорванный никем, не обласканный цветок. Отношения с мужчиной ей представлялись нежными, ласковыми,
Действительность несколько отрезвила ее. Резкость действий Валерия, одним махом завладевшего ее телом, убила всю поэзию близости. Его руки, забыв о такте и нежности, швырнули ее тело вниз, в кроватные перины, жадно срывали молодые побеги, плоды с ее урожайного, щедрого тела. От этой ночи Таня запомнила лишь мокрое лицо мужа и острую боль. Исчезли приятные, покалывающие искорки, остались досада и скука, покорность с мыслью «через это проходят все». И получились как бы две картины жизни: первая – дневная, спокойная, с нормальными человеческими взаимоотношениями, вторая – ночная, неприятная, связанная с чем-то насильственным и плачевным.
Позади был медовый месяц, машина, подарок его родителей, гордость Валерия, умевшего водить, и радость Тани, подставляющей руку свежему ветру, знакомство с родственниками и друзьями Валерия, поступление на заочное отделение филологического факультета. Но вместе с радостями в новую Танину жизнь вошли и неизбежные огорчения, обиды, неприятности. Пожалуй, всего этого было больше, жизнь повернулась новой стороной, более прозаической.
Таня, как могла, старалась с самого начала быть хорошей женой, заботиться о доме, вовремя выполнять все домашние дела. Но ее отталкивала некоторая излишняя рационалистичность и эмоциональная сухость Валерия: он был оказывается совсем другим. со своими идеалами и интересами, так не совпадавшими с Таниными и необходимо было притираться, привыкать друг к другу, а это возможно только на взаимном уважении, чего порою не хватало…
Таня взяла со скамейки горсть снега. Он обжег руку, лежал неподвижной шапкой и тихо умирал, тая сквозь пальцы. Капли бледными пятнами мелькали в воздухе и падали в белоснежный наст. Деревья скрипели от снега и временами сбрасывали свой тяжкий груз. Снег опадал тяжелыми волнами, или сыпался в остро-холодном, прозрачном воздухе рассыпчатой нежной пыльцой.
Таня вновь думает о нем. Каков он? Она никак не может привыкнуть к нему и к своей жизни. Он вызывает у нее разноречивые чувства.
Таня обращалась к своим давним друзьям – книгам. Они утешали, выдвигая десятки версий любовных историй, но о счастливой семейной жизни не могли поведать.
Таня идет по аллее и слышит автомобильный сигнал. Они едут в гости к знакомым, и она так не хочет туда ехать, ибо чувствует, что там ей будет скучно. Вновь какие-то серые люди, выпив, будут пошло острить, неуемно сыпать анекдотами, в лучшем случае – вести очередные длинные и скучные разговоры о ценах, машинах, дачах, шмотках, деньгах. Вновь будут сплетни, а потом карты, а после недовольный Валерий будет выговаривать ей в машине, почему она такая грустная. И вновь она наденет маску, будет улыбаться, скажет, что она просто устала, а так в общем – все в порядке.
– Таня! Ну, долго ты там?
– Уже иду, Валера, иду.
– Да что там можно смотреть? Вот поедем к Вите видик смотреть. Вот это класс! Отличное американское кино!
– Ой, меня это как-то не очень интересует… Ну ладно, иду…
Таня аккуратно села и захлопнула дверь машины, отчего взлетели и закружились легкие снежные пушинки. Заурчал мотор, заработали «дворники», медленно стал удаляться парк. Парк ее детства, ее юности…
– Что снова такая грустная?
– Не знаю. Хотя, в общем-то, мне хорошо. Погода хорошая.
– Ну, уж совсем, хорошая! Снегу навалило – не выедешь, колеса буксуют. Надо будет цепи на шины поставить. Ну, что опять голову опустила? Вот в музей пойдем скоро, ты просила…
– Спасибо, с удовольствием!
– Маман тебя не терроризирует этой кухней?
– Вчера учила делать тосты. Очень легко, тостер есть.
– Не строговато к тебе относится?
– Да нет, что ты. Это тебе так кажется. Все нормально. Смотри, как летят звездочки снега!
– Что? А снег… «Дворники» плохо работают. Курить не хочешь?
– Что ты, ты же знаешь, я никогда… Валера, ты уговариваешь меня вот уже какой день. То пить меня учил…
– Я хотел бы, чтобы моя жена все умела и все знала. Многие женщины из нормальных семей курят. Это считается модным.
– Значит те, кто не курит – из ненормальных семей? Под ненормальностью ты понимаешь скромность существования? Раз нет должности, человек рабочий, живет скромно, степеней и должностей не имеет то он уже низкий человек?
– Ну что ты сразу сердишься?
– Я работала на заводе и знала многих хороших, порядочных людей. Многие из них лучше и честнее, чем те, кто из семей аристократов.
– Я хочу, чтобы ты наконец-то забыла о том, что ты работала на заводе. И никогда не вспоминала об этом. Особенно при людях.
– Почему?
– Потому, что там работают люди, чей интеллектуальный уровень гораздо ниже нашего. Работяги, елки – палки! Пьяницы и лентяи!
– Ты не прав! Я тоже из не самой богатой семьи и знаю круг таких людей. Многие из них хорошие, достойные. Конечно, согласна, есть и пьющие, но это… общее горе. Не считаю, что работа на заводе как-то испортила меня, я даже горжусь этим.
Валерий примирительно рассмеялся:
– Вот ты, какая у меня, рабочая косточка… Ну ладно!
Он положил руку на ее плечо.
– Валера, а помнишь, когда у нас медовый месяц был, мы в Ялте видели, как женщина сразу две сигареты курила… Пожилая такая.
– Помню. Давай завернем сюда, я хотел бутылку купить. Не с пустыми же руками в гости.
Перед ними остановилась застывшая в цветных огнях витрина. Валерий вышел, хлопнув дверью, оставив за собой табачный запах, растворявшийся в нарядно-кожаном пространстве. Таня думала о том, как все ей это чуждо… Бардачок для мелких вещей, пепельница, кнопочка для зажигания света, блестящие приборы, хрустящие ремни, застывший драгоценным янтарем рычаг скоростей, модный журнал с кинодивой на обложке, оскаленное лицо лилипута, прикрепленное к стеклу, демонстрирующие разинутую пасть с колбасным языком всем, кто отстал… Она вдруг подумала, что он не вернется – так долго его нет, и как она будет искать его.