Птицелов

Остапенко Юлия Владимировна

Но Лукас не шевельнулся, а Марвин не замолчал.

— Знаете, был такой… Дальвонт. Не знаю, как его имя. У него был сын, звали Робином. Я этого Робина повесил на суку, но это к Птицелову не относится. М-да, так что там… простите, я плохой рассказчик. Ага, так вот, этот Дальвонт однажды добровольно пришёл туда, где его пытали и казнили как еретика. И он знал об этом, когда шёл. Странно, правда? Вы бы вот пошли?

Он молчал.

— Ну, что молчите, сэйр Лукас? Пошли бы или нет, разве так трудно представить?

Он молчал.

— М-м…

ну что ж. Могу сказать, что когда я услыхал эту историю, то страшно удивился. Потому что уж я-то бы точно не пошёл на его месте. Вы столь умны и остры на язык, благородный мессер, ну так скажите теперь, где ошибка в моих тогдашних рассуждениях?

Он молчал.

— Ошибки на самом деле даже две. Первая в том, что я ничего не знал о Птицелове. А вторая в том, что я никогда не был на месте этого Дальвонта. Так мне тогда казалось, по крайней мере.

Марвин вздохнул и провёл ладонью по лицу, как будто пытаясь отогнать навалившуюся усталость.

— Знаете, никогда бы не подумал, что меня можно заставить поверить… всё равно во что. Заставить смотреть на вещи так, как выгодно кому-то другому. Но ведь с Дальвонтом именно это и произошло. Что вы ему сказали? На что давили, на чувство вины? На страх перед Богом? В чём вы смогли убедить его, чтобы он с вами пошёл?

Лукас молчал очень долго. Потом, поняв, что Марвин по-прежнему ждёт ответа, с трудом выговорил:

— Я не помню.

— Хм, я так и думал. Что там помнить-то… к тому же таких Дальвонтов было великое множество, не правда ли? Одного из них звали Фостейном, пока вы не освятили его Балендорским Щенком. Вы теперь мне как бы названный отец, выходит так.

— Прекрати, — сдавленно попросил Лукас.

— Почему? Я же столько раз просил вас прекратить. Ну, вы именно таким меня хотели видеть? И теперь думаете: «Лучше бы я его убил, пока мог»? А врагов нужно убивать, пока есть возможность, мессер. Вы мне сами это говорили.

Внезапно его улыбка стала судорожной, а потом исчезла вовсе. Марвин глухо застонал и прижал ладони к лицу. Потом яростно замотал головой и выпрямился. «Наверное, — подумал Лукас, — тогда в Балендоре ему было вот так же страшно на меня смотреть, как мне на него сейчас».

— Видите? — с трудом проговорил Марвин. — Вы оказались правы, как обычно. Как это получилось, а? Вам ведь очень хреново сейчас. Смотрите на меня, и тошно вам до одури. А что делать, непонятно. Паршивое чувство, правда? Но, честно слово, я не нарочно.

— Марвин, прошу тебя, прекрати, — еле слышно сказал Лукас — и содрогнулся от изумления, когда тот ответил:

— Хорошо. Хорошо… Единый, простите меня. Простите.

Марвин встал, всё ещё держась рукой за спинку стула. Его слегка пошатывало.

— Что ты делаешь? — спросил Лукас.

— Я не знаю. Ох, сэйр Лукас… нам стоило решить всё это ещё в Балендоре, раз и навсегда. Это было бы по крайней мере быстро.

И это была правда. Святая правда, столь чистая,

что сам он был омерзительно грязным и недостойным перед её ликом.

Лукас смотрел на Марвина Фостейна и чувствовал то, чего не ощущал никогда раньше: это я, думал он, и это не я, как будто передо мной поставили кривое зеркало, отбрасывающее тысячи отражений — из прошлого, настоящего, будущего, из тех вероятностей, которые могли случиться, да не срослось… Он видел себя, каким бы стал, если бы остался с Ив. И он сам не знал, нравится ли ему то, что он видит… и жалеет ли он о том, что этого не случилось. Это был слишком страшный вопрос, чтобы на него отвечать.

— Ну и кто же победил на этот раз?

Это был его голос, голос Лукаса, но самому ему отчего-то показалось, что вместо него звучит голос Марвина — юный и звонкий, способный болтать одни лишь глупости, даже не подозревая, что если и существует в мире мудрость, то это она и есть.

Марвин из Фостейна устало пожал плечами.

— Ответьте на это сами, мессер. Я не знаю, что вы хотите услышать, а самому мне… нечего вам сказать.

— Зачем тогда ты пришёл сюда?

— Вы меня позвали.

— Я тебя и раньше звал.

— Ну… Я подумал, вам что-то нужно. И теперь я сумею объяснить, что ничего не могу сделать для вас… ничего из того, что вам нужно. И дело не в том, что я хочу вас наказать. Право слово, я так от всего этого устал, что мне уже всё равно.

— Мне тоже, — сказал Лукас.

— Да ладно, — улыбнулся Марвин. — Вы же мне вроде бы никогда не врали? Так теперь-то зачем?

«Это не тебе, — подумал Лукас. — Не тебе. Я никогда не врал тебе. И Ив. И всем, кого загонял, приглашал, звал в силок — и терпеливо ждал, пока придут, даже если приходили не сразу. Им не было нужды лгать. Они сами выбирали то, что будут слушать, то, во что будут верить. Поэтому я не врал им, нет.

Я никогда не врал никому, кроме себя самого».

— Уходи.

Этого Марвин, похоже, не ждал. И колебался несколько мгновений, прежде чем сказал:

— А как же то, что вы говорили о короле? О приказе патрицианцев и…

— Марвин, Богом прошу, уходи. Ты всё сказал, и если не собираешься меня убивать, кончай трепать языком. Ты не Птицелов.

Он не сразу смог понять, что ответное молчание Марвина было исполнено потрясения. Теряешь сноровку, Лукас Джейдри… Птицелов. Птицеловы такое чуют нутром, а у тебя, похоже, чутьё напрочь отбило.

— Не Птицелов, — раздражённо повторил Лукас, подняв голову. — Я и не думал, что ты им станешь. Так что ловлю пташек оставь тем, кто в ней хоть что-то смыслит.

— И кого вы будете ловить теперь? — спросил Марвин, помолчав.

«Если бы у меня был ответ, ты никогда не появился бы в моей жизни», — подумал Лукас, а вслух сказал:

— О патрицианцах я позабочусь сам.

— Вы же знаете, что я вам не верю.

— Не важно, веришь ты или нет. Береги короля.

— На короля вам наплевать.