Птицелов
Шрифт:
— Что ж, тогда я просто тебе скажу.
— Оставайся здесь.
— Тебе подходит эта земля.
— Это приказ.
Марвин расхохотался.
— Да кто ты такой, чтоб мне приказывать?!
— Как это кто? — удивлённо переспросил юноша. — Я твой король.
Марвин смолк.
Мой король, потрясённо подумал он, глядя на юное лицо будущего воина… будущего великого воина. Теперь Марвин чётко различил в нём черты Артенитов. Мальчик здорово походил на мать. Ну, точно, так и есть. Это же его высочество наследный принц Паттерик Артенит — через пятнадцать лет. Он проживёт эти пятнадцать лет, с облегчением подумал Марвин. Проживёт, если я останусь. Проживёт, чтобы приказать мне остаться. И я покорюсь. Потому что это правильно. Потому
А ты, подумал Марвин, переводя взгляд на лицо девушки. Кто тогда ты?..
Он даже не успел мысленно произнести вопрос, а ответ уже был — уже жил , хотя ещё и не появился на свет.
— Господь Единый, — прошептал Марвин, с жадностью вглядываясь в её лицо — и несказанно поразившись чувствам, которые его охватили. — Это нечестно.
— Может быть, — сказала его дочь. — Но это правильно.
— Я… но я ведь… как же это вышло? И я не смогу. Ох, я не смогу так, я… я плохой человек, — выдохнул он.
— Конечно, Марвин из Фостейна. Ты плохой человек. Ты глупый, жалкий южный заморыш с пустой головой и жестоким сердцем, тщеславный и самоуверенный, жаждущий только побед, даже если они нелегки. И ты знаешь, что будет, когда ты женишься на ней. Ты сразу уедешь и проведёшь жизнь в битвах. Вы станете видеться единожды в год, и в эти дни ты будешь нянчить своих детей, а не ласкать её. Но если ей понадобится твоя помощь, она всегда её получит. И пока ты жив, её никто не обидит.
— Точно, никто, — подтвердил король. — Ни её, ни нас.
«Так что, — спросил тогда Марвин у своего покоя, — выходит, всё-таки я победил?»
— Я тебе говорил, что он безнадёжен, — заметил юноша.
— А я тебе говорила, что так и будет, — пожала плечами девушка.
И они исчезли, даже не попрощавшись. Впрочем, с чего бы прощаться, если оба они были там, куда он сейчас шёл.
Марвин осмотрелся. Свистнул — в надежде, что конь не успел отбежать — но, видимо, благосклонность духов севера всё-таки не простиралась так далеко. Марвин вздохнул и пошёл вперёд. Весенний лес был к нему приветлив, ноги сами огибали ямы, тропа услужливо обходила овраги и буреломы. Вскоре Марвин нагнал свою лошадь, мирно обкусывающую свежие веточки с куста бузины. Марвин погладил её, прижавшись щекой к тёплой шкуре, и лошадь благожелательно фыркнула над его головой, ощутив лившийся сквозь него белёсый свет.
«Простите меня, сэйр Лукас, — подумал Марвин. — Простите меня, дурака. Но, правда, я никак не могу придумать, что бы сделать для вас ещё, кроме как позволить вам нас отпустить. Да хранит вас Единый в милосердии своём».
Он осенил себя святым знамением и, отстранившись от тёплого тела лошади, вскочил в седло.
Тропа через лес, прежде узкая и запутанная, стала прямой и свободной, будто тракт на подъездах к Таймене. Дорога до Мекмиллена отняла у Марвина всего три часа.
Ив ждала его у ворот.
— Сколько, сколько?!
— Ей же богу, сам слышал!
— Единый помилуй, да за такие деньги в удачный день свинью купить можно!
— Побойся Бога, то тебе свинья — а то Единый!
— Ага, Единого к празднику не забьёшь, детишек не накормишь…
Говоривший испуганно смолк и уставился на ошалевшего собеседника: оба они, похоже, не верили, что один из них ляпнул такое богохульство. Через мгновение они заметили Лукаса, молча слушавшего их разговор, и оба побелели, как отменное туронское полотно. Он не шевельнулся, когда ремесленники развернулись и рванули в гущу толпы, наверняка отчаянно молясь Единому, которого только что поносили, чтобы эта болтовня сошла им с рук. Увы, Лукас не мог им этого гарантировать: может статься, что за углом их поджидают патрицианские ищейки. И тогда лишь Единый им и поможет, если сочтёт нужным, конечно. Как ни крути, всё в конце концов только к нему и сводится, и разве это не грустно?
«Что-то я впадаю в меланхолию», — подумал Лукас и, криво улыбнувшись, посмотрел на барельеф, возвышавшийся
Собственно, именно ради того, чтобы выяснить это, Лукас и забрался в толпу, являвшую собой бессистемную очередь за пропусками в амфитеатр, окружавший Священный Круг. Второй же целью было добраться до Дерека. Ни в особняке, ни в здании магистрата, ни в королевском замке его не оказалось, и никто не мог сказать Лукасу, где его искать. Похоже, последние дни у магистра Айберри выдались на редкость хлопотными. Храм Первопрестола был последним местом, где Лукас надеялся что-нибудь о нём разузнать — ну а нет так нет; в конце концов, Лукас нужен Дереку куда как больше, чем тот — ему. По правде говоря, Лукас вообще затруднился бы ответить, кто или что ему ещё нужно.
Таймена снова изменилась, хотя бунт явно был наконец подавлен, и даже почти все его следы успели исчезнуть — не считая нескольких обгоревших домов да вереницы трупов, болтавшихся на виселицах вдоль крепостной стены. Трупы сменялись каждый день, поскольку казни бунтовщиков всё ещё продолжались — как понял Лукас из разговоров в толпе, уже вторую неделю. Но казнили не только простонародье — в каждой таверне бурно обсуждалось четвертование проклятого цареубийцы, графа Фредрика Алектио. Так вот чья это голова на пике перед северными воротами, понял Лукас. Она успела порядком разложиться и почернеть, к тому же на ней попировало вороньё, так что сходу и не узнаешь, даже если знавал покойного при жизни. Сочувствия к нему Лукас не испытывал — скорее, его беспокоило, что патрицианцы выдали народу убийцу короля, и, стало быть, должны были объявить наследника. Однако осторожные расспросы, которые он провёл, ничего не дали. Все знали, что следующим королём станет сын Мессеры — Лукаса поразило то, с каким трепетом и уважением в народе произносили эту презрительную по сути своей кличку, — но это ровным счётом ничего не означало. Возможно, Дерек всё ещё ждёт Лукаса с его пташками, а возможно, патрицианцы решили укрепить в правах подкидыша. Так или иначе, завтра должно было состояться объявление наследника и присяга регента, но их личности не разглашались, что только подогревало интерес простого люда и вынуждало его ломиться в Таймену толпами. И о чём только думают патрицианцы? Мятеж едва подавлен, а нынешнее торжество спровоцировало новое столпотворение, и что будет, если чернь останется недовольна решением магистрата? Значит, патрицианцы почему-то уверены, что чернь будет довольна. И Общины будут довольны, и бароны тоже. Все будут довольны и счастливы, воцарится мир, согласие и благодать. И это Лукасу совершенно не нравилось, потому что означало, что Дерек его вовсе не ждёт — ни с его пташками, ни без них.
Тем не менее он упорно выстоял больше шести часов под вроде бы ласковым, но после полудня довольно-таки пекучим весенним солнцем, прежде чем оказался у стола, за которым два злых, как бесы, писаря выдавали пропуска в амфитеатр.
— Три серебряных, — не поднимая головы, буркнул писарь.
Деньги полагалось бросать в сосуд для пожертвований — как-никак уплата за созерцание священнодейств любого рода предназначалась не кому-нибудь, а самому Единому. Лукас вдруг подумал, что у патрицианцев есть своеобразное чувство юмора. Он молча бросил в щель золотой орлан.