Птицелов
Шрифт:
— Оставьте сэйра Годвина на меня, — презрительно перебила Ольвен. — Если понадобится, вы сегодня же будете свободны от вассальной клятвы. Кроме того, не королевской ли фамилии вы служите прежде всего?
— Жизнь за ваше величество, — проклиная всё на свете, смиренно ответил Марвин.
— Вы хорошо поняли меня, сэйр Марвин из Фостейна?
— Да, моя королева. Как вам будет угодно.
— Я вас более не задерживаю.
Марвин снова поклонился, на сей раз — как мог низко, и вышел, скрипя зубами от вновь разыгравшейся боли в груди, а больше — от злости. Но ничего, зато теперь ему не нужно позволение Годвина, чтобы убраться отсюда. Правда, Стойнби было
Вернувшись к себе, он сразу завалился в постель и проспал до следующего вечера. И снился ему тот же сон, что в последние недели, из ночи в ночь: толстый мальчишка Робин сидит у костра, глядя на него влажными, восторженными глазами, то карими, то светло-голубыми, и воют волки, снег валит пеленой, а ветер треплет пеньковую верёвку, затянутую у Робина на шее.
Она пришла на следующий день, к вечеру. Ещё не стемнело, но влажный приморский воздух уже сковало лёгким морозцем и контуры туч смазались, сливаясь с небом. Наверное, море тоже потемнело, но из окон своего дома Лукас не мог его видеть. Впрочем, об этом он и не жалел — он недолюбливал море со времён своего побега из родного городка, его вечно укачивало, и он предпочитал сушу. Тем более что на море, по традиции, нет места женщинам, они все остаются на берегу.
Эта женщина была из тех, о которых грезят, подняв лицо к звёздному небу, когда вокруг на сотни миль — одна вода, и облик которой представляют, обнимая шлюху в первом же порту. К таким женщинам невозможно подступиться, похотливые взгляды отлетают от них, как горох от стены, и если даже удастся заглянуть им под юбку, там окажется ещё одна, и ещё, и ещё… а когда доберёшься до самого конца, вместо вожделенного тёплого тела там окажутся одни розы. С шипами в два дюйма длиной. Таких женщин хочется сильнее всего. И не важно, хороши они собой или страшны, как сам Ледоруб. Они никогда не выказывают своих мыслей. Они закрыты за семью печатями, как мощи Святого Патрица, хранящиеся в далёком храме на Персте, и так же непостижимы, как сам Единый.
Десять лет назад Лукас без памяти влюбился бы в эту женщину. И, без сомнения, теперь в неё без памяти влюбился бы Марвин из Фостейна. К счастью, его здесь не было.
Вечером второго дня после своего приезда в Турон Лукас стоял у окна библиотеки и смотрел вниз, где за воротами стояла Талита из Дассена. Она была всё в том же сером платье, выглядывавшем из-под куцей шубейки — мех то ли беличий, то ли собачий, узкий капюшон на голове, руки прячет в такую же невзрачную муфту. Она пришла пешком, видимо, жила недалеко, а может, жалела денег даже на извозчика. Лица её под тенью капюшона Лукас не видел, но знал, какое оно. Такое же, как вчера, в лавке Дорота. Если не ещё более суровое.
— Илье! — вполголоса позвал Лукас. Оруженосец, с интересом листавший какую-то книгу, вскинул голову.
— Да, мессер?
— Вчера, когда ты отнёс моё послание, кто-то шёл за тобой? Припомни хорошенько.
Илье задумался.
— Может быть. Я пару раз обернулся и видел какую-то девушку. Я сворачивал по закоулкам, и всё равно видел её. Но подумал, нам просто было по пути…
— Ясно, — кивнул Лукас, не отводя глаз от женщины. Уволенного вчера привратника никто не успел сменить, и она беспомощно, но упорно стояла у ворот, не стучала, не звала, будто знала, что он на неё смотрит. — Бегом вниз, отопри ворота и… приведи её сюда. Или нет, лучше в кабинет. Если она будет тебе отдавать вчерашний медальон, не бери.
«Хотя не думаю, что она это сделает», — мысленно добавил он. Иначе прислала бы со служанкой —
Он отвернулся от окна — Илье уже и след простыл, только раскрытая книга лежала на краю стола. Какой расторопный всё же паренёк… «Мне будет его не хватать», — со вздохом подумал Лукас. Он взял Илье в оруженосцы два года назад и успел к нему привязаться. Во всяком случае, от мальчишки почти не было хлопот, а все поручения он выполнял на ура. Лукас пошёл к выходу, но задержался у стола и бросил взгляд на книгу, которую читал его оруженосец. Обе страницы занимали гравюры: светское изображение сцен из жития Святого Патрица. На левой — первая встреча с Ледорубом, на правой — Святой Патриц и какая-то женщина, явно обольстительница. Лукас перевернул страницу, бросил взгляд наугад и прочёл: «И тогда Дева Скал сказала Святому Патрицу: возьми мои руки в свои, и я скажу тебе то, что ты не хочешь слышать».
Дева Скал? Этой легенды Лукас не знал. Впрочем, кажется, на сей раз гравюры попались донельзя подходящие к ситуации…
Он снова прошёлся по библиотеке, вдыхая запах старых книг, сейчас отчего-то казавшийся приятным. Потом вышел, прикрыв за собой дверь. В конце коридора служанка драила лестницу. Филл быстро освоился с новой должностью и принялся наспех приводить хозяйское имение в порядок. Лукаса утомляла эта суета, но парня он не осаждал — пусть выслуживается, ему это, похоже, по душе. Проходя мимо служанки, Лукас скользнул взглядом по её вызывающе отставленным ягодицам, хмыкнул. Служанка обернулась через плечо и кокетливо зарделась. Лукас загляделся на неё, едва не споткнулся, переступил через валяющуюся на полу швабру, покачал головой.
— Осторожнее, девушка, — сказал он, и она покраснела ещё гуще, а потом заулыбалась. Ну вот, и что такого он, спрашивается, сказал.
Потом он вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, скрестил руки на груди и спокойно спросил:
— Чем обязан благородной месстрес?
Она круто развернулась к нему. Капюшон соскользнул с головы, плотно укутанной тёмным платком, только один чёрный локон влажно блестел над высоким лбом. Её лицо было напряжено, взгляд испытующе бегал по его фигуре. Она вынула одну руку из муфты, протянула клочок бумаги. Её пальцы чуть заметно подрагивали. Да она в ярости, понял Лукас. Прямо-таки взбешена.
— Потрудитесь объяснить, что это значит, мессер, — сказала Талита из Дассена. У неё оказался очень приятный голос, даром что в нём прорывалась злость, и даром что при сложении и облике этой женщины ей полагалось говорить сухим сопрано, а не бархатистым, мелодичным контральто.
Лукас взял из её подрагивающей руки письмо, бросил на него взгляд, убедившись в том, что это именно та записка, которую он написал вчера вечером. Почерк, конечно, оставлял желать лучшего — и впрямь он вчера порядочно устал.
— А что это, по-вашему, должно означать, месстрес? — пожав плечами, сказал Лукас и вернул листок женщине. Она так растерялась, что взяла его. — Вы совершили необдуманный поступок, я помог вам его исправить. Что именно вас прогневило?
— Я не просила помощи, мессер, — вскинув острый подбородок, процедила Талита.
— Я знаю. Такие, как вы, её не просят. Я могу быть ещё чем-то полезен, или это всё?
Она запрокинула голову, глядя ему прямо в лицо.
— Я хочу знать, сколько вам должна.