Птичка над моим окошком
Шрифт:
– Это мы еще посмотрим, у кого неприятности, – снова сплюнул мужик, – он мою дочку изуродовал, так что еще легко отделался, паскуда.
Шкаф повернулся к Моте спиной и покинул площадку.
– Встретимся в суде. – Мотя отбросил кусок металла и с некоторой опаской присел над Данькой: первую помощь пострадавшим он оказывать не умел.
Данька повернул зареванное лицо с кровоподтеком на скуле.
– Раны украшают мужчин, – попытался пошутить Матвей, но рот у пацана пополз в разные стороны, плечи затряслись в беззвучном
– Что? Больно? – захлопотал Мотя.
Рыдания сменились стоном, Данька обнял себя под ребрами.
– Больно, – выдохнул он.
– Встать можешь? – Матвей осторожно просунул руки парню под мышки.
Не переставая вздрагивать от рыданий, Данька кивнул.
– Тебя понести или сам? – Незнакомое, острое чувство сострадания удивило самого Матвея.
– Сам, – сквозь рыдания протолкнул Даниил, и они заковыляли к дому.
– Ты знаешь, кто это? – продолжал допрос Матвей.
– Знаю. Это одноклассницы Светки Маслаковой пахан.
– Козел, – процедил сквозь зубы Мотя. – За что он тебя так?
– Я попал камешком Светке в щеку и нечаянно рассек. Я правда не хотел, – в отчаянии проскулил Данька – ребра болели, ему было больно говорить.
– Я верю тебе, верю.
Забор кончился, тропинка уперлась в тротуарную дорожку. Мотя покосился на зеленого юнца:
– Кто-то позвал тебя за гаражи?
– Да, – кивнул несчастный парень.
– Ты пришел, а здесь папаша.
– Да. – Губы у Даньки задрожали, он снова захлюпал носом.
– Знаешь, где они живут?
– Знаю.
– Покажешь?
– А что ты ему сделаешь?
Матвей понятия не имел, что предпримет, но твердо знал: оставить все как есть он не сможет.
– Там видно будет. Сестра дома?
– Нет, в поликлинике.
– Давай-ка мы с тобой в травму съездим и снимем побои.
– Может, не надо? – Данька хлопал мокрыми ресницами и смотрел испуганно. Травма и побои – это уже ария из другой оперы. Это уже не просто неудачный день. Это – взрослые игры, в которые его втянул Светкин папаша.
– Надо, Федя, надо. Ты посиди во дворе, я только машину заберу со стоянки.
… Поездка заняла весь вечер.
Дежурный травматолог заподозрил перелом ребра, отправил Даньку на рентген, но, ко всеобщей радости, это оказалась трещина.
Мужественно выдержав новокаиновую блокаду, Данька даже не пискнул, когда ему обрабатывали скулу, и вообще держался молодцом. Но когда все было позади и они с одинаковыми пластырными наклейками на одинаково стертых переживаниями лицах погрузились в «шевроле», Данька скис, так что даже не искушенный в подростковой психологии Мотя догадался:
– Сестру боишься?
– Ага. – Пацан судорожно сглотнул, но предательские слезы закапали из глаз, потекли через нос.
– Не боись, – Мотя открыл бардачок, покопался, извлек упаковку одноразовых платков и протянул пассажиру, –
– Да ей по фиг, какая я сторона, – проскулил из платка Данька, – ей главное, чтобы ее не вызвали в ментовку.
– Ну, ее тоже понять можно, – признал Мотя, – но сейчас все наоборот: это мы Светкиного папашу привлечем к суду.
– Это же дорого, – проявил выдающуюся осведомленность Данька.
– Ничего, – снова утешил его Мотя, – справимся.
Сколько Августа помнила, льготную путевку Даньке добровольно никто и никогда давать не хотел, приходилось выцарапывать.
За четыре года Ава привыкла собачиться в профкоме, во всевозможных «лагерных» комиссиях, в соцстрахе, а потом – по преемственности – в районной управе и относилась к процессу как к приему лекарства: противно, но надо.
Свой собственный отпуск Августа ни разу не отгуляла, по негласному уговору с Ильиным через три дня писала заявление на отзыв и возвращалась в поликлинику.
За эти три дня успевала приготовить Даньку к отправке в лагерь: экипировать, постричь и подвергнуть тщательному медицинскому обследованию, а не какой-то там поверхностной, не внушающей доверия рабоче-крестьянской профилактической диспансеризации.
По этой накатанной схеме Августа сейчас и действовала.
Пока Данька таскал анализы и просиживал штаны в очередях на прием, провела инвентаризацию барахла и поняла, что придется все отпускные ухнуть на обновление Данькиного гардероба. А впереди маячило ненавистное первое сентября – пожиратель всех доходов, имеющихся и грядущих.
От этой перспективы Августа погрузилась в мрачное состояние.
Деньги, опять эти чертовы деньги. Хоть иди на большую дорогу.
Для поднятия настроения заварила чай с бергамотом – не спасло. А когда погнала Даньку за пианино и наткнулась на яростное сопротивление, мрачное настроение перешло в критическую стадию с поползновением в депрессивно-маниакальный синдром.
– Ну, хотя бы сегодня можно пропустить? – кося на часы серо-зеленым, в отца, глазом, упирался Данька. Часы показывали, что если продержаться еще минут сорок, то можно благополучно откосить от занятия. Или даже тридцать – Авка вечера заставила его мерить шмотки, ворчала, что вымахал и придется ехать на рынок, покупать новые.
– Нельзя, – отрезала Августа, – и перестань жалеть себя.
– Я и так за этим ящиком просидел все лето, считай, – канючил Данька, – можно хоть чуть-чуть отдохнуть.
– От чего? От чего отдохнуть? – Возмущению Августы не было предела. – Мужчина должен пахать без праздников и выходных, если хочет прокормить себя и семью.
– Я не женюсь, – с ходу поручился за себя Данька, – никогда в жизни.
– Подожди, подожди, – пообещала Ава, – влюбишься и женишься.
– Я не влюблюсь.