Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Когда гости разошлись и мы остались ночевать в доме регента, архимандрит обратился ко мне:
— Ну, как, отец, тебе наша служба?
— Не знаю, отче, это какой-то ужас… После Лавры даже невозможно слушать такое пение. Но благодать… Какая у них благодать! Они здесь все святые, что ли? Мне в Лавре подобная благодать на службе даже не снилась…
— Я тоже такое встречаю впервые… — согласился отец Пимен. — Это не служба, а просто какое-то потрясение… Нужно непременно сюда вернуться!..
Так мы и решили, глядя на вечернюю зарю, играющую алыми отблесками на серебряных скалах Бзыбского
Сделав на прощанье последние снимки, мой друг стал укладывать аппарат в рюкзак.
— Отче, дай я тебя разок сниму!
— У тебя не получится… — строго ответил он.
В сельском аэропорту нас провожали новые друзья — Василий Николаевич с родственниками и лесничий. А местные жители с любопытством наблюдали за нашим отъездом. Маленький самолет, битком набитый пассажирами и мешками с картофелем и сыром, прежде чем одолеть перевал, сделал несколько кругов, набирая высоту. Под крылом мелькнуло перевальное седло, красиво высвеченное фиолетовыми и белыми цветами вечнозеленых зарослей. Впереди выпуклым синим зеркалом сверкнуло море. До свидания, Псху!
В Сухуми матушка и дьякон радостно обняли нас, расспрашивая о своих знакомых на Псху. Верующие люди, а больше всех Василий Николаевич с женой, передали ценный для дьякона воск, отлитый в круги, а также сыр и орехи. Дьякон, прижав к груди воск, отправился лить свечи. Матушка угощала нас борщом в огромных тарелках, налитых доверху:
— Ешьте, гости дорогие, а я в сторонке на вас полюбуюсь! Управь вас Матерь Божия, чтобы вы вернулись и остались на Псху…
На один день нам удалось съездить в Команы, где скончался в ссылке святитель Иоанн Златоуст. Разрушенный храм оставил тягостное впечатление, но погружение в благодатный и нестерпимо холодный источник мученика Василиска вернуло нам бодрость и хорошее настроение. Это кратковременное посещение святого места оставило в нас желание когда-нибудь снова посетить его.
Прощаясь с нами, добрая и дружная чета кланялась нам в пояс и оба в один голос просили кланяться отцу Кириллу и всем Лаврским старцам. Они хорошо знали нашего духовника и многих отцов Троице-Сергиевой Лавры, прежде наезжавших проведать знаменитых Глинских отцов-пустынников, из которых еще жив был отец Виталий, после пустыни и кончины старца Серафима поселившийся при храме в Тбилиси у владыки Зиновия. У Глинских старцев наша подвижница и находилась в духовном послушании. Обнявшись еще раз на прощание с дьяконом и огражденные крестным знамением его супруги, мы с отцом Пименом отправились на вокзал.
В поезде у нас произошла неожиданная встреча с послушником, вымытым и наглаженным, одетым в шикарный костюм. Он еще раз переменил свое намерение и отправлялся в Москву лечить зубы, удивив нас очередным изменением своих планов. На вопрос, почему он снял подрясник и надел костюм, послушник ответил:
— Так для меня незаметней, особенно для милиции…
Как раз в это время, когда мы разговаривали у открытого окна, дверь в тамбуре вагона отворилась и по коридору пошел милиционер, внимательно оглядывая пассажиров. Руки послушника, лежащие на поручне окна, задрожали. Когда милиционер прошествовал дальше, я полюбопытствовал:
— А чего же ты боишься, если одет хорошо и выглядишь нормально?
— Дело в том,
Так мы и приехали вместе в Лавру, устроив послушника в монастырской гостинице. В Лавре он снова ходил в подряснике.
Теперь о сухумской милиции. Времена в отношении верующих тогда были суровые. Под предлогом тунеядства могли задержать любого человека надолго, если он не работал и не имел прописки, тем более паспорта. Особенно усердствовала абхазская милиция. Зная, что в горах незаконно живут монахи, патрульные наряды милиции останавливали всякого, кто носил бороду и подрясник. Когда мы с отцом Пименом ходили на сухумский рынок за продуктами, возле нас, визжа тормозами, несколько раз останавливалась патрульная машина. Но, проверив документы, милиция отпускала нас, подозрительно глядя вслед. Рассказывали, что даже наместник отсидел несколько суток в камере за подозрительный вид, когда подвизался в молитве в окрестностях Сухуми.
С окрестностями города было связано наше первое сильное искушение в миру, случившееся в самый день Пасхи. Дом дьякона находился на окраине Сухуми, откуда виднелись синеющие вдали хребты. Они казались такими близкими, что мы решили прогуляться к ним и помолиться в лугах, где нет людей. Идя по улочкам города, мы невольно привлекали внимание. Из раскрытых окон нас окликали:
— Эй, батюшки! Христос воскресе!
— Воистину воскресе! — радостно отвечали мы.
За последними домами дорога привела нас к кладбищу. У могил сидели люди, пришедшие помянуть усопших.
— Вот место, подходящее для молитвы! — сказал отец Пимен, усаживаясь на мягкую бархатистую травку. Пока мы тянули четки, мимо нас прошел средних лет человек с угрюмым лицом и взглядом. Оглянувшись, он вернулся и сел напротив, сверля нас глазами.
— Слушайте, батюшки, — хриплым голосом обратился он к нам. — Я хочу, чтобы вы пошли со мной в мой дом!
— Зачем? — спросил я.
— Помолитесь у меня. Выпьем чачи…
— Мы не пьем и по домам не ходим… — твердо ответил я, чувствуя в его словах агрессию.
— Ну ладно, помолитесь за моего друга, он здесь лежит. Убили его…
— А он крещеный?
— Крещеный, крещеный…
Мы подошли к памятнику и пропели литию.
— Это хорошо… — обрадовался наш незнакомец. — Пойдемте сюда. Помолитесь здесь… — он подвел нас к пожилым абхазам, сидевшим у креста: — Помолитесь и за них…
Мы прочитали несколько молитв. Старик вынул десятку и протянул мне.
— Мы денег не берем..
— Я беру… — наш спутник схватил деньги и быстро сунул в карман. — Так, идем сюда. Молитесь здесь.
Он подтащил меня за руку к группе пожилых женщин, ухаживавших за могилой. Видя его нахальство, я отказался:
— Мы больше молиться не будем…
— Ах ты… — хотел выругаться негодяй.
Вместо ругательства он замахнулся на меня кулаком, но ударить не решился.
— Отец, неужели драться с ним будем? — обернулся я к шедшему позади растерявшемуся архимандриту.
— Уходить надо. Этот человек явно не в себе… — ответил отец Пимен.
— Слушай, что ты к нему пристал? Иди своей дорогой, а мы своей… — сказал он этому человеку. Тот рассвирепел окончательно.