Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
Вскоре начались нависающие над нашими головами скальные уступы. Не знаю, как это случилось, но здесь, на этом подъеме, впервые появилось горное чутье, обостренное страхом серьезной опасности. Лавируя между вертикальными каменными стенками, неведомым для меня образом я находил новые и неожиданные возможности для подъема.
— Андрей, пожалуйста, запоминай приметы подъема, потому что спуск будет еще более сложным! — просил я своего друга, не надеясь запомнить все ориентиры нашего восхождения.
Последние несколько десятков метров мы уже карабкались по скальным столбам из диабаза и гранита, цепляясь за мельчайшие полочки и щели и помогая друг другу.
— Господи, помоги нам только спуститься целыми и невредимыми! — изо всех
Вершина становилась все ближе и ближе, четко выделяясь на фоне неба остроконечным шпилем. Сделав последние усилия, мы вскарабкались на скальную площадку, размером два на два метра.
Это была вершина пика, где захватывало дух от голубой без-конечности и бездонных пропастей, окружавших нас. Мы стояли на самой высокой точке Бзыбского хребта, и вся Абхазия распростерлась под нами. На северо-востоке синели зубцы Агепсты над озером Рица, на севере в дымке угадывался массив Главного Кавказского хребта с Санчарским и Марухским перевалами. Позади, слепя глаза лазурью, искрилось море, устремившееся огромной дугой побережья на восток вплоть до Батуми. Облака, словно рыбья чешуя, стояли на далеком горизонте.
Под нашими ногами зияла неприступная бездна вертикальных гранитных стен, уходящих глубоко вниз, до фирнового плато. Единственный путь к вершине был именно этот, который мы нашли каким-то неведомым чутьем. При взгляде вниз по спине шел холодок. Из-за поднявшегося сильного ветра стоять на вершинной площадке становилось опасно. Мы присели на растрескавшиеся плиты, а Андрей начал разбирать небольшую пирамидку из камней. Он обнаружил в ней ржавую консервную банку из-под сгущенного молока и достал оттуда записку альпинистов, в которой мы прочитали следующее: «Группа альпинистов из Новосибирска взошла на Чедым со второй попытки. Июль 1982 года».
— Батюшка, мы теперь тоже альпинисты! Надо же, покорили такую вершину! — ликовал восходитель в резиновых сапогах.
— Дорогой мой, ты помолись лучше, чтобы мы смогли спуститься обратно! Ведь гибнут больше на спуске, чем на подъеме…
Мое замечание заставило Андрея призадуматься.
Я осторожно посмотрел вниз, отыскивая путь, которым мы поднялись. От этого зрелища у меня стало холодно в груди. Понять, где мы прошли, казалось совершенно невозможно. Из сияющей бездны тянуло ужасом. С трудом поборов в себе страх и перекрестившись, на дрожащих ногах, судорожно хватаясь за скалы руками, я сполз на первую каменную полку. Мой друг молча следовал за мной. Мы перевели дух и вновь начали спуск.
Каждый каменный карниз под нами выглядел недоступным, но после спуска на него следующий скальный выступ казался еще более грозным. Тем не менее, в полном молчании, мы спускались все ниже и ниже, пока под нами не забелела длинная полоса фирнового снега, круто уходящая вниз. Спустившись, мы присели прямо на снег и посмотрели друг на друга. Наши лица молча говорили о пережитой опасности.
— Слава Богу, мы живы, Андрей!
— Да, батюшка, слава Богу! Но это был высший класс! — не удержался он.
Идти вниз по плотному фирну было очень утомительно, так как приходилось каблуками вбивать сапоги в жесткий снег, к тому же я постоянно падал, не в состоянии удержаться в обуви с истертой подошвой. Тогда мне показалось лучшим изменить тактику спуска, и я стал съезжать в сапогах, словно на лыжах, притормаживая лыжной палкой, когда набирал скорость.
— Андрей, делай как я — притормаживай палкой и старайся не разгоняться! — крикнул я, оборачиваясь.
Но мое замечание опоздало. Он стремглав пронесся мимо меня, лежа на спине и безпомощно глядя в небо.
— Повернись на живот и воткни палку в снег! — продолжал я кричать ему вслед.
Но мой друг несся вниз, палки безполезно болтались на его руках, а он пальцами и каблуками пытался погасить скорость. Слава Богу, что дальше крутой склон постепенно выполаживался, и Андрею удалось затормозить в рыхлом и протаявшем
Еще час я спускался до него по лавинному снежному языку, который Андрей пролетел за десять секунд. Он хмуро вытряхивал из брюк набившийся в них мокрый снег. Ссадины на руках и ногах молчаливо свидетельствовали о его страдании.
— Почему же ты не тормозил, Андрей?
— Растерялся… — развел он руками и поглядел вверх. — Ну и полет… Ничего, царапины заживут! — улыбнулся он, заметив мой соболезнующий взгляд. — Главное, цел остался!
Тропа, по которой мы огибали Чедым, кружила столь прихотливо, что, казалось, проложена так нарочно. Чтобы выиграть время, я предложил сократить путь и пройти очередное ущелье напрямую, через его верховья, забыв о коварных подошвах на моих сапогах. Пока на крутом склоне тянулись редкие кусты, они помогали мне удерживаться от падения, но, когда мы вышли на голые скальные полки, дело приняло нехороший оборот. Для того чтобы выйти на седловину под Чедымом, предстояло пройти по скальному наклонному карнизу, хватаясь руками за нависшие скалы. Мой спутник ловко преодолел этот участок, длиной метров пятнадцать, а я остановился, понимая, что мне здесь не пройти.
— Батюшка, осторожно продвигайтесь и пройдете! Вот увидите… — умолял меня Андрей, заметив мою неуверенность.
Но, когда я пытался двигаться по наклонной скальной полке, сапоги не держали меня на скалах и скользили. Уходящий в пропасть обрыв притягивал взгляд. Оглянувшись назад, я понял, что обратный путь практически безнадежен — слишком много сил мы потратили на то, чтобы приблизиться к седловине.
— Андрей, сапоги скользят, не могу идти! — крикнул я ему.
Тот в ответ безпрестанно крестил меня, подбадривая умоляющим взглядом. Опустившись на четвереньки, чтобы было больше сцепления со скалой, я на коленях пополз вперед, понимая, что при одном неосторожном движении срыв неизбежен. Рюкзак цеплялся за скалы и угрожал сбросить меня вниз. Передвигая с молитвой руки и ноги, я тихонько двигался вперед. Во рту пересохло. Руки и ноги дрожали. Этот нелегкий переход вдоль обрыва длился словно целую вечность. Приблизившись к первым кустам за карнизом, я судорожно ухватился за них руками. В этот момент больше всего хотелось осуждать и ругать того паренька, который оставил мне свои стертые сапоги. Только молитва помогла мне вытащить ум из неприятного состояния, в котором он жаждал бранить и порицать ничего не ведающего мальчишку. Отдышавшись на зеленом склоне, мы полезли круто вверх на перевал, над которым возвышались белые пирамиды кучевых облаков.
Все страхи и раздражения остались далеко позади. Зеленые склоны в россыпях альпийской незабудки радовали взгляд. К вечеру мы взобрались на седло под Чедымом. Тучи быстро заволакивали небо. Резко стемнело. Нам пришлось в спешке ставить палатку. Она хлопала на ветру и вырывалась из рук. Укрепили растяжки большими камнями. Хлопанье полотнища и рев ветра над головой заставляли нас постоянно прислушиваться к тому, что творится снаружи.
Грянувший словно у самого уха оглушительный раскат грома заставил нас усиленно молиться. Громыхающее эхо покатилось по хребтам. Молнии вспыхивали одна за другой, как будто все они собрались на этой горной седловине. От спальников шло голубое сияние. Мы взглянули друг на друга и не смогли удержаться от удивленных возгласов. Наши волосы стояли дыбом, и из них вылетали голубые искры. При малейшем движении от рук и одежды вылетали языки голубоватого пламени. Я вспомнил, как читал в справочнике туриста, что во время грозы необходимо выбросить из палатки все металлические предметы. Мы выкинули в темноту котелки, алюминиевые миски, ложки, кружки и термос, и остались сидеть под оглушительный громовой треск и пальбу. Голосов своих нам не было слышно, но молились мы вслух безостановочно, прося Господа, чтобы Он оставил нас в живых.